Когда Евдокся с сыновьями поднялись на крыльцо, она указала уже Григорию:
– Доставай «гусиху».
Тот, нагнувшись к корзинке, достал трёхлитровую бутыль с узким горлышком, в деревне называемую «гусихой», полную красного виноградного вина.
– Есть и вам, свояки, чем побаловаться, а это на память, и чтоб деньги водились, – она протянула обоим по кожаному портмоне.
Те тоже заулыбались, освобождая проход. Гости и родня Ашниных дружно повалили в избу.
Манечка встретила сватов, Евдоксю и сопровождающих у накрытого, с выпивкой и закуской, стола, с караваем пышного пшеничного хлеба в руках, который лежал на полотенце, блестя в свете керосиновой лампы аппетитными боками.
– Откушайте, гости дорогие, – промолвила она, покраснев от смущения.
– Сначала выпьем, – вмешалась сваха. – Отведайте, бояре, сладкой водочки, а барыни-боярышни – винца красного.
Хозяева и гости стали наполнять уже знакомые сватам зелёные рюмки.
– Со знакомством нас, – провозгласил Иван Осипович, и все дружно выпили.
– А закусить – караваем, пожалуйста, – вмешалась сваха.
Евдокся отломила от каравая первая. Пожевала и строго спросила у Манечки, стоявшей молча, с опущенными в пол глазами:
– Сама пекла или сваха притащила?
– Сама.
– Да ты, Евдокия, бога побойся, – встала на её защиту Варвара, – она с двенадцати лет хлебы печёт, как без матери осталась. Что, аль в рот не лезет?
– Отчего же, каравай хорош, – похвалила Евдокся.
Все начали отламывать от каравая и пробовать тёплый ещё хлеб.
– Повезло тебе, Митяй, – хлопал его по плечу слегка захмелевший Серёга, – рукодельница она у тебя.
– Ага, – приплясывал в своей красной рубахе Егорка, – это я их познакомил.
– А где жених-то? – оглядывая стоявших гурьбой и галдящих людей, спросила сваха.
Подтолкнув Дмитрия плечами, полдружки выдвинули его вперёд, к Манечке.
– Чем невесту порадуешь? – опять спросила сваха.
– Вот, сейчас, – жених, волнуясь, залез в корзину, которая стояла рядом с ним, и вынул оттуда новенькие, аккуратные полусапожки тёмно-коричневой кожи, на каблучках. – Вот тебе, – протянул их Манечке, – носи на здоровье, думаю, впору будут.
Поставив на стол обломанный каравай, та прижала их к груди, задохнувшись от радости, и робко сказала:
– Спасибо, Митя.
– Да ладно, чего там.
Родня и гости одобрительно загудели.
– Хороша обновка, девка век носить будет.
– Дак и сама стоит того.
– А что жениху невеста приготовила?
Манечке стоявшая позади сестра Дуся что-то быстро вложила в руку.
– Это, Митя, тебе, – она протянула белые шерстяные варежки, запястья которых были украшены коричневым узором, да такие же, белые с коричневым, носки, – это я сама связала.
– Умница ты у меня, – тут же примерив их на руки, счастливо улыбнулся Митяй.
– Вот и ладно, – обратила внимание на себя сваха громким голосом. – Думаю, пора молодых благословить, а уж потом всё остальное.
Она протянула Ивану Осиповичу приготовленную икону Божьей Матери в старинном серебряном окладе. Митяй и Манечка опустились на колени, рядом с Ашниным встала Евдокия.
– Пойдёшь ли ты, Маша, за Дмитрия?
– Благослови, батюшка.
– Любишь ли ты Машу, Митя? – спросила Евдокия сына.
– Люблю, матушка.
– Благословляю вас, дети мои, – перекрестил их иконой отец невесты и дал святой образ к их губам, который вместе они и поцеловали.
– За стол пожалуйте, – смахнул слезу растрогавшийся Осипыч.
Манечка с Митяем сели во главе стола, стали рассаживаться остальные, и пошло потом питьё да закусывание, обсуждение свадебных вопросов. С этим досиделись, считай, до полночи. Ударили по рукам и с песнями поехали по домам.
