– За что ж ты, ирод, людей жизни порешил? – заинтересовался генерал.
– Да за то, что они сами хотели меня на тот свет спровадить, – морщась от дичайшей боли, с трудом шевеля губами, произнес я.
Генерал полистал протокол допроса, нервно покусывая губы, вернул документы Фалалееву и коротко бросил:
– Не похоже, что брешет. Разве немец на такое пойдет? Тут нашим, российским духом пахнет.
– Вот мы и выясняем правду, – залебезил чиновник.
– Позаботьтесь повальный обыск у Звонарского на дому устроить.
– Всенепременно, Андрей Иванович, – кисло ответил Фалалеев.
– А немца снимите с дыбы, вправьте кости, покуда не поломали, – распорядился Ушаков. – Лекаря позовите, чтобы в порядок его привел. Токмо сами не вздумайте. Не столько лечите, сколько калечите. Слышь, Архип?
Палач закивал как китайский болванчик.
Ушаков продолжил:
– Обязательно хорошего медикуса кликните – Генриха Карловича. Я недалече его видел.
– Андрей Иванович! – взмолился чиновник.
– Что – «Андрей Иванович»?! – разозлился генерал. – Много на себя взяли, Петр Васильевич. Самоуправство это. Рази не так? А самоуправства я не потерплю. Бардак развели! Распустил я вас, окаянных, распустил. Раз ушел Ушаков домой, значит, твори что вздумается. Ан нет, выкусите. – Он сложил кукиш и сунул под нос Фалалееву. – Не на таковского напали, милостивый сударь. А ведь не думаете, что стоит мне только захотеть, и вы местами поменяетесь: тебя на дыбу подвешут, а его в канцеляристы определят. Так, Фалалеев?
– Что вы такое говорите, Андрей Иванович! – сокрушенно забормотал чиновник. – Я ведь всего себя на службу положил. Не корысти ради…
– Не знаю, Фалалеев, не знаю, – покачал головой Ушаков. – А вот ежели узнаю, то…
Он недоговорил, круто развернулся и вышел из застенка.
Палач меня больше не трогал, руки мои повисли безвольными плетьми. Я стоял и покачивался – достаточно было дуновения сквозняка, чтобы свалить меня на каменный пол.
Фалалеев снял белый парик, промокнул большим шелковым платком вспотевший лоб и, переведя дух, произнес:
– Что-то сегодня генерал наш не с той ноги встал. То ли дочурка его ненагляднная – свет Катерина – коленце какое выкинула, то ли ее величество императрица недовольство проявили.
– Не выспался он, – пояснил писец. – Днюет и ночует на работе, все неймется ему, а возраст уже не тот. Сдает генерал наш, вот и злится. Так я пойду за дохтуром?
– А как же! Только обязательно Генриха Карловича сыщи, хучь из-под земли достань, а то Андрей Иванович голову мне оторвет.
Чиновник сплюнул и устремил на меня злобный взор:
– Повезло тебе сегодня, немчура поганая, ну да я все равно с тобой разберусь.
Я отвернулся, радуясь окончанию допроса. Если бы еще не онемевшие руки…
Писец сбегал куда-то и вернулся в компании суховатого старикана – и по виду и по манерам доктора, причем явно иноземных кровей, – который, осмотрев меня, пробормотал несколько малопонятных фраз на латыни.
– Положите его на лавку левым боком, – приказал лекарь.
Палачи поспешили выполнить распоряжение, распластав меня на широкой лавке. Доктор заботливо сунул под голову небольшой деревянный сундучок. Лежать было неприятно, но все же гораздо лучше, чем стоять.
– Пусть побудет пока в таком положении.
Я чувствовал, как под действием силы тяжести мышцы начинают расслабляться. Спустя несколько минут лекарь взял руку за предплечье, согнул в локте и оттянул книзу.
– Как вы? – спросил он.
