Открыл он глаза, когда люди вскрикнули от испуга: шаман упал на веревку, которую изо всех сил натягивали Пурама и Хурул. Широкоплечий Ланга и крепкий мужик Микалайтэгэ схватили его, начали поднимать, но старик бился в судороге; как прирезанный олень, он дрыгал одной ногой в воздухе, а правая рука продолжала конвульсивно взмахивать колотушкой.
Но это не оказалось концом. Шаман вдруг ожил; словно проснувшись и вспомнив о деле, он метнулся, прыгнул, загоготал, закричал нечеловеческим голосом – но очень быстро обмяк и, опустив руки с бубном и колотушкой, сказал:
– Посадите меня…
В темном и душном тордохе наступила долгожданная тишина. Раскинув ноги и уронив на грудь голову, старик тяжело дышал. Так он сидел очень долго, пока наконец не попросил:
– Рыбьей крови… дайте попить.
В тордохе совсем исчезли звуки – даже дыхания и шуршания одежды не стало слышно: сейчас шаман начнет говорить.
– Следы девочки… обнаружил я вокруг вашего стойбища, – объявил старик, отдавая опустевшую медную кружку, – они смешаны со следами… шамана – чукчи… Но Мельгайвач… не виноват. Зря на него злитесь… Воображение вас… обманывает… не настолько он кровожаден, чтоб убивать… невинных детей… Не Мельгайвач нашел духов – они сами… нашли его. Они нападают от его имени и следы оставляют его. Но он не знает… Такие духи… Если же вы будете обижать этого человека, то он рассердится, разозлится, а злость его превратится в крылья духов, и тогда духи сделают все, что задумает он. Не трогайте больше Мельгайвача.
Эти слова были такими неожиданными и такими понятными, что тишина сразу же нарушилась общим говором. Каждый судил по – своему.
– Хм, хорошо сказал, хорошо сказал, – бубнил себе под нос Сайрэ, ни к кому не обращаясь. – Но духов не удушил. Почему же не удушил?
Верхнеколымский шаман, не вставая, отполз назад, к Курилю.
– Тяжко камлать с дороги, – пожаловался он по – простому.
Куриль подался к нему:
– Спасибо тебе, хайче. Правда твоя облегчит души людей.
Народ судачил, а индигирский шаман уже переодевался и отдавал распоряжения. Как все ламутские шаманы, он потребовал перед камланием исполнить его условия. Сейчас надо было убить двух собак, кобеля и сучку, и захоронить их под скалою едомы. Для этого дела нужен был человек, и он быстро нашелся: Пурама бросил веревку, перешагивая через сидящих, пробрался к двери, с кем – то поговорил и сказал, уходя:
– Все сделаем быстро и точно.
А пока завернули полы двери, впустили в тордох свет и воздух. Синий угарный дым пластом потянулся наружу.
– Когда руку – то можно разжать? – спросил Хуларха Нявала.
Отец мальчика Ханидо, Нявал, был таким же молчаливым, как и старик Хуларха. Вечно приоткрытый и будто на ветру высохший рот его словно и не был приспособлен для разговора. Вместо ответа Нявал сейчас только пошевелил языком, и это означало, что он не знает, когда девочке можно разжать ладошку, в которую плюнул шаман.
Дети сидели у них на коленях теперь спокойно. Может, поняли, что здесь, в этом страшном загоне, нет надежнее и безопаснее места, а может, обессилели просто. Щеки Халерхи и Ханидо были сплошь в грязных узорах и в дорожках от слез. Глаза их смотрели на дверь, в сторону света, но смотрели смиренно и безразлично…
Духи ламутских, юкагирских и чукотских шаманов всегда считались слабее якутских. Но от ламута Ивачана люди ждали многого: слишком страшной была его слава, и как знать – может, он сделает то, чего не сделал верхнеколымский шаман.
