– Как – одна? Где? Покажи.
Они все вышли из тордоха, и Ханидо протянул руку, указывая на небольшой холм с обрывом:
– Там она будет жить.
– Ой, как же так? Ой, чует сердце беду, – запричитала Чирэмэде, бросившись бежать прямиком к холму.
Сил у Чирэмэде после болезни было немного, и она быстро отстала даже от мальчика, не поспевавшего по траве за мужчинами.
Холм голый, как лысина Хулархи. Кое – где на нем виднеются кучки мусора, осмотреть которые очень просто. Правда, весь он изрыт песцами и волками, но песцовые норы узкие, в них ни за что не пролезет ребенок, а волчьи хоть и пошире, но в них тоже нельзя забраться, да они неглубокие и немного их. Здесь трудно было б найти щенка. Но Халерха ведь большая…
Поднявшись на холм, Хуларха и Нявал стали кричать и оглядываться. Потом разошлись в разные стороны. Они продолжали звать Халерху, останавливаясь, ковыряя ногами мусор, заглядывая в широкие норы. Девочка не показывалась и не отзывалась.
Когда Ханидо и Чирэмэде подошли к Хулархе, тот уже тяжело дышал и был растерян, словно ребенок.
– Нету? – спросила Чирэмэде, сжимая грудь растопыренными пальцами. – Я знала, что нету. Что же теперь делать, что ж теперь будет?
Хуларха беспомощно вздернул плечи, развел руками.
– Ханидо, где ты оставил ее?
Сынишка Нявала сдвинул брови и начал осматривать землю вокруг себя. Для такого маленького человечка холм был слишком велик, чтобы не растеряться, да и примет – то никаких нет – пойди, отыщи среди тысяч норок и ямок одну! Ханидо закусил губу и мучительно, словно взрослый, припоминал.
– Там! – вдруг сказал он, показывая на землю в двадцати шагах от себя.
Он с такой же уверенностью мог бы ткнуть пальчиком и в противоположную сторону. Если бы он имел в виду обрыв или кучу мусора, родители Халерхи, конечно, сейчас же полетели туда. Но нет – он показывал на голое ровное место, и Чирэмэде лишь скривила губы.
– Ну, иди, – сказала она упавшим голосом мужу.
Ханидо побежал первым, и Хуларха безнадежно поплелся за ним. Мальчишка сразу же упал на землю, – там, наверно, была нора.
– Халерха-а! – пропел он. – Халерха!..
Но отец даже не наклонился: нора, в которую кричал Ханидо, была такой узкой, что туда могла бы пролезть лишь нога до щиколотки.
Подошла Чирэмэде. Она поглядела и отвернулась, поняв, что надеяться на ребенка нечего.
– Халерха! – уже сердито крикнул Ханидо. Он растерянно скосил черные глаза на отца пропавшей подружки и пожал плечами.
– Она сказала тебе, что будет жить в норке? А может, там, где озеро? – спросила Чирэмэде, удивившись упрямству мальчика.
– Нет – здесь, здесь она будет жить! – твердо сказал Ханидо, вставая; для убедительности он потопал ногой по самому краю норки. Глядя прямо в глаза Чирэмэде, он рассудил со вздохом: – Шубку мама Пайпэ отняла у нее, и ни одной мамы теперь у нее нет. А в норе тепло; там очень тепло – я знаю. И зимой будет тепло…
Он продолжал рассудительно и сочувственно глядеть в глаза матери Халерхи, не замечая, как все лицо ее наливается бледным бешенством.
– Кукул… – прошептала Чирэмэде, а потом захрипела: – Кукул… Кукул! Ты подсказал ей, ты!.. Все из – за него, из – за него! Дочке моей в земле будет тепло… В земле! Ты, Хуларха, слышишь, что говорит этот кукул? Из – за него все – и кровь, и болезни, и наши несчастья.
– Что причитаешь, что клянешь маленького? – одернул ее муж. – Не искали еще. Поищем – найдем.
