Меня
вчера
из, – укол током, – насиловали
Больше смотреть на слово не получается, оно повторяет действие. Аня смотрит на мир сквозь и под записью.
Мир, попавшийся ей, – задний двор школы, переходящий дальше в задние дворы жилых, травяной залив, отражающий небо тенями и бликами, сегодня тень сплошняком, дальше – дома-суда со странными парусами не сверху, а между друг другом, в виде белья на верёвках, оттуда сюда снесло красные боксёрские разгрызаемые теперь псами трусищи, почему-то они перетягивают их друг у друга с яростью, как живое мясо, бородатый старый охранник глядит на корриду задумчиво, с любимого бревна, где сидит обычно, положив руку, локоть или подбородок на трость…
Аня открыла окно. Стукнулось об стену, плюнув отсохшей краской. По коленкам прошёл более влажный, холодный воздух – внутрь, Аня наоборот – перекинула сперва одну ногу, держась за раму, потом, замявшись, вторую… под ногами воздух, четыре этажа воздуха, это мало, впрочем, для чего, она ещё толком не думала, вон охранник, увидит первым, увидит что?, вот собаки, у них будет мясо, да нет же, низко же…
Справа в это смутно-мутное настоящее вносит Раммштайн или Мэрлина Мэнсона… «Fight song» какую-нибудь, снеся мысли, а визуал превратив в клип: собаки дерутся в такт, охранник кивает в такт или стучит пальцем по набалдашнику трости… посмотрев клип недолго, Аня поворачивается вправо – с этой стороны ей воткнули в ухо наушник. Второй провод тянется к парню, сидящему на полу у окна, тому, кто с утра веселил и чуть не выдал сараевцев – значит, после того урока его приволокли сюда отсыпаться, сейчас уже в состоянии Кошки с утра. Почувствовав, что провод двинулся, поднимает голову на неё. Через рок, несколько инструментов, вокал:
– Клёво, да?.. Любишь?
– …Да.
– А ты чё, уходишь?
Обернуться ещё раз, последний, к улице, запечатлеть всё и, выдохнув, перелезть обратно. Сесть рядом в песню, сидеть, в такт постукивая пальцами по ногам, доставать гитарные нити, словесные нити, огонь и ударный пульс из правого уха, разносить по всему телу и ауре и стараться только слушать, полностью, всем сознанием, и не думать. Будь она здесь позже, её бы, наверно, позвали в сарай, в лучшие миры, а будь этот девчонкой, она бы, наверно, вспомнила, что ему можно показать окно…
Тихо. В небе над сараем разрастается плесень – серая и немного зелёной, и совсем чуть-чуть голубой по краям – туча. Кошка обнимает Аню на крыльце и, сказав: «Не пойдёшь, точно? Ну, пока», улетает в сараево. Аня её провожает, а потом стоит так, будто идти ей особо некуда. Со ступенек слева раздаётся ровное:
– Вот ты с ней общаешься, – утреннее шамано-рэперского вида существо. Но сидит по-другому и с сигаретой, не постерами, – а она у меня парня отбила.
– Тебе это интересно? Парни… – и это не ирония.
Ровно:
– Не общайся с ней.
Аня, может, продолжила бы разговор, но её взгляд ловит что-то за школьным забором. Вчерашняя женщина. С красноватым лицом вождя краснокожих и жёсткими волосами и складками всего, из-за чего всё на ней, и платок, и воздух – топорщится и становится неудобным. Стоит за забором и смотрит на Аню в упор, несмотря на всё расстояние.
Тогда Аня идёт к ней. И женщина тоже идёт, верней, сваливает, и, когда Ахилл в точке, где черепаха была замечена, черепахи не видно уже ни на прямой по дороге, ни в прямоугольниках дверей, ни в квадратах окон, ни в треугольниках веток, ни в кругах, которые выпускает Ма – шамано-рэперского вида существо – она месяц училась так делать – где-то там, у себя на крыльце.
