Хайд рок - страница 4

Автобус тарахтит, вздрагивает всем нутром на любом выступе или впадине, даже если это сучок или велосипедный оттиск, до взвизга последней гайки с последним винтом, и плюётся своим газом так, будто это его способ выругаться. Снаружи это круглобокий драндулет с содранным куском панциря под лобовым стеклом, подставляющим его внутренности в работе песку, ветру, влаге, дождям и снегам, листьям и птичьим перьям, весенней жидкой грязи и потенциальным ворам деталей, если кто не жалеет, а видит прок в старости. Внутри это тарахтящий, стучащий стёклами, бензиновый рай, если ездить в нём с детства, все углы скруглены, люди с конечных спят, склонясь лбом к стеклу, запрокинув голову на спинку и просто сидя с захлопнутыми глазами, несмотря на все встряски, движение, звуки, запах, вибрацию и мировые события.

Аня сидит, сев машинально или почти и не устраиваясь дальше, холодные руки спят на джинсовых ногах, смотрит в окно, смотрит куда-то в автобус, смотрит вниз, на свои руки, но разглядывает всё это время свои мысли… Входит старушка, осматривает всех, выбирает её. Доходит, роняет без интонаций:

– Старшим уступать не учили?

Аня встаёт, дальше едет, стоя, глядя, как за стеклом едет влажный пепельно-голубой воздух, поле, покрытое им и пропитанное, овраги с ещё не истёкшей ночью и туманом в них, иногда дороги, выныривающие из злаков и трав внезапно и незаметные по-партизански, они часто значат остановку, иногда в конце них даже ждёт кто-нибудь одинокий, потом вновь поле и воздух, потом поле сперва ощутимо скорей, чем заметно, но всё более видимо начинает сякнуть, редеть и уменьшаться в росте, а в воздухе прибывает пепельного в пепельно-голубом, это значит – её остановка.

Качнуться к выходу, пойти к выходу, пауза, ступень, ступень, грунт, сзади вздыхает, захлопываясь, бронхитно прокашливает своё ржавое нутро и трогает с места, отдав воздуху столько дыхания и дороги с колёс, сколько нужно, чтоб память о нём была зримой, вещественной и ощущаемой, проводить его взглядом, потом посмотреть на первые дома, потом убрать взгляд и выдохнуть, потом пойти туда, дома молчат сквозь пепельно-прозрачных медуз, из которых составлен сегодня воздух в посёлке, такие же, как её дом, ростом и формами, но чаще с каменной кожей, чем с деревянной, и с пеплом в красках, а не с синим, довольно-таки многочисленные, Аня идёт между ними одна, улицы пусты, есть волнистый асфальт, проколотый тут и там длинной тёмной острой травой, как осока на суше, есть пыльные горшки с цветами за пепельными пыльными стёклами, есть хлопья красок и штукатурок, путешествующие по всему посёлку ветром или чужими ногами, когда они появляются, в роли пены для волн асфальта и, особенно, берегов, идём минуты две-три и выходим на пепельно-голубой пустырь, а нет, двор, просто в центре бледно-голубое здание, с забором напротив только одной из сторон, мимо Ани компания старшеклассников, кто-то бросает: «Прет», и скрываются где-то налево от школы, Аня слегка провожает их взглядом, потом её накрывает нервным холодом, она приобнимает себя за локти, бросает на зданье какой-то подозревающий, хоть и усталый, взгляд, и двигает туда, через пустырь к широким лестничным ступеням у входа, заваленным почти полностью постерами из журналов «Молоток» и «Все звёзды», среди них и на них сидит по-турецки мрачное шамано-рэперского вида существо со скотчем, клеем и ножницами, собирает из множества лиц и тел одно, Аня подходит и останавливается, у неё холодный тембр голоса, будто и он мёрзнет, немного ниже обычного: