Хайо, адотворец - страница 12

Сасумата, боевой шест, бердыш, кумадэ, молот, пила и нагикама. За столетия эти изначальные орудия истощали своих хозяев и убивали их еще до того, как те могли передать их дальше, – пока не осталась только нагикама Кириюки, привязанная к духу Мансаку.

Давненько Хайо как следует не смотрела на его пламя жизни. В отличие от пламени других людей, у свечи Мансаку было два огня на одном фитиле, прочно обвивающем свечу по спирали: один – для его человеческого духа, второй – для нагикамы.

И Хайо изо всех сил старалась не смотреть. Будь ее воля, она бы следила за этим пламенем денно и нощно, чтобы знать, сколько времени осталось у Мансаку, но он запретил ей. Приходится уважать его мнение.

Хайо едва успела схватиться за перила моста, чтобы ее не снесло потоком людей, внезапно двинувшимся в сторону Син-Кагурадза: двери театра вдруг открылись, и на ступенях появились три фигуры.

На самом верху встала женщина лет семидесяти, с квадратной челюстью. Седые волосы были стянуты в три воинственные косы. Ее сопровождали двое оскаленных мужчин с бутафорскими копьями. Она подняла мегафон:

– Если вы, журналюги, намерены и дальше распускать омерзительные сплетни про Китидзуру Кикугаву, то лучше сразу убирайтесь прочь! На счет «один»! Пять!

Позади нее раздался удар барабана.

– Оноэ-сан! Это правда, что руководитель труппы Кикугава чуть не умер во время вчерашнего спектакля? – крикнул кто-то из толпы, в основной массе своей вооруженной камерами и блокнотами. – Прокомментируйте слухи, что театр Син-Кагурадза скупил все талисманы против невезения из южных святилищ Богов Столпов?

– Четыре!

– Получат ли компенсацию те зрители, которые посещали представления Кикугавы в последние две недели, если они заразятся невезением?

– Три!

– Отзовет ли Укибаси Авано свое покровительство на этот сезон? Оставшиеся представления Кикугавы отменят?

– Два!

– Насколько не везет Китидзуру Кикугаве?

– Один! – Пожилая дама подняла над головой утюжок для волос и проорала в мегафон: – Убирайтесь, вы, стервятники и мусорщики!

Вцепившись в перила, Хайо прижималась к колонне, пока артисты с бутафорским оружием бросались на толпу репортеров, фанатов и зевак, пытаясь их оттеснить.

Когда пыль осела, а толпа рассосалась, пожилая дама с удовлетворением кивнула и ушла обратно в театр. Хайо наконец рассмотрела Мансаку на ступенях у входа.

– Привет, Хайо! – Мансаку бросился к ней, радуясь, что человеческий поток иссяк – она как раз вставала на ноги. – Ты как? Я тебя не разглядел в толпе.

– Что тут случилось? – спросила Хайо, пока Мансаку осматривал ее, уделив напоследок особое внимание печати и побледневшим знакам. – Что там говорили про какого-то Китидзуру Кикугаву и его невезение?

– О, так это про Коусиро. Младшего братишку Дзуна. Китидзуру Кикугава – его сценическое имя. – Мансаку вздохнул, потер лицо. – Дзун ни за что не признался бы, что его брат – настоящая знаменитость. Я сам об этом случайно узнал, причем довольно неприятно. Меня вышвырнули из-за кулис, решили, что я журналист. Почти буквально. В меня бросили гэта. Промахнулись, но я все равно свалил, по пути врезавшись лицом в бутафорский колокол…

– Дзун не появлялся ночью в театральном общежитии?

– Не говорят. Сегодня вообще никто не разговаривает с незнакомцами. – Мансаку глубоко вздохнул, потом повернул лицо к солнцу. – Но кто-то упоминал проклятолога на безголовой лошади, так что он, видимо, был поблизости. В общем, я оставил для Коусиро в кассе один из стеллароидов Дзуна, написав на нем наши имена.