Тут Гаврилыч замолчал. Я поднял глаза и… Вместо старика-автомеханика передо мной сидел толстяк в оранжевом комбинезоне. В синей бейсболке, лихо повернутой козырьком назад. Старый пропойца не сказал мне ничего о внешности Механика. А она была более чем примечательна. Темная, почти серая кожа напоминала рассохшуюся от недостатка влаги землю. Маленькие, утонувшие в пухлых щеках глаза. Изборожденный глубокими морщинами лоб. Глаза, все в красных прожилках от лопнувших сосудов. Круглый мясистый подбородок, пухлые губы и нос-пуговка. Было в нем что-то комичное, простецкое и одновременно пугающее.
– Вздумал слушать старого дурня? – Механик взял бутылку водки, взглянул на этикетку, неспешно наполнил стакан и кружку. – Ты, паря, главное наливай Гаврилычу побольше. А уж он тебе наплетет с три короба. Выпьем?
Я повиновался гипнотическому взгляду Механика.
А он, фыркнул, утер губы рукавом и улыбнулся, показав ряд мелких, острых зубов.
– Он не хочет говорить правду. Боится ее. Шарахается, как черт от ладана. А правда в том, молодой человек, что твой Гаврилыч довел свою женушку до самоубийства. Только-то и всего. Теперь пытается свалить все на какого-то злого духа. Хитер бобер! Ты его не слушай, молокосос. Со мной шутить не рекомендуется.
Гараж погрузился в темноту, растворившую в себе все предметы. Какое-то время я видел только глаза Механика. Красные, от лопнувших сосудов, глаза дьявола…
Потом исчезли и они. А затем в нос мне ударил запах одеколона. Дешевого. «Шипр». «Саша» или «Наташа». Ну и вонь… Я открыл глаза и понял, что лежу на топчане. Гаврилыч стоял ко мне спиной и рассматривал свое отражение в осколке закрепленного на стене зеркала. На нем был темно-серый, мятый, но чистый костюм.
– Механик был здесь.
Гаврилыч как-то догадался, что я проснулся. Он не спрашивал. Он констатировал факт. Я встал, ойкнул и обхватил голову руками.
– Вот это я нажрался. Ниче не помню.
– Что сказал тебе Великий Обманщик? Что я убил Нину?
Старик обернулся. Он застегивал белую сорочку, из-под которой виднелся край тоже белой и чистой футболки. Гаврилыч сбрил свою фирменную бороденку и выглядел помолодевшим лет этак на десять. Он к чему-то готовился. Так, как переодеваются во все чистое те, кто готов взойти на эшафот.
– Да, – ответил я. – Примерно это он и сказал.
– Ложь. Нина помешала мне подписать договор. А я так хотел этого, что в меня просто вселился бес. Я ударил жену. Первый и последний раз. От той пощечины рука моя горит до сих пор. Она выбежала из мастерской, а я… Вместо того, чтобы броситься вслед за ней я… Молил Механика о том, чтобы подписать треклятый договор. Но он исчез. Испарился. Думаю, в тот момент он был занят Ниной. Дьяволу было гораздо важнее отомстить ей, чем заполучить меня… А Нину я нашел в ванной, наполненной красной от крови водой. Она перерезала себе вены. Это случилось двадцать лет назад.
– Вы же сказали, что тогда вам было двадцать пять… Значит…
– Математика не помогает, сынок? – Гаврилыч мрачно улыбнулся. – Позавчера мне стукнуло сорок шесть. И не надо убеждать меня в том, что я хорошо выгляжу. Со дня смерти Нины я был трезвым только один раз – на годовщину смерти жены. Наверное, поэтому Механик и оставил меня в покое. Но вчера я все решил. Ему пора заплатить по счетам. На капоте «тойоты» я оставил одну важную деталь. Она на месте?
– Ржавая железяка?
– Ржавая железяка у тебя вместо башки. А там… Яйцо с иголкой. Смерть Кащея. Это… Долго объяснять. Штуковина, которую я собрал через год после смерти Нины, после того как пришел с могилы жены, но так и не решился использовать. Примочка для «тойоты». Только благодаря ей мы сможем тягаться с Механиком. Что расселся? Идем!
