. И оставит так лежать, тяжелую и немую.
Под вечер она очнется и ничего не вспомнит. «Диссоциативная амнезия», – скажет потом психотерапевт, но будет поздно. Все станет чужим: кожа, взгляд, отражение. Она выбросит помады и порвет чулки. И соседи вдруг начнут над ней смеяться – сначала эхом, затем в лицо. А ночью постучат чудовища – кривые пляшущие тени – и потребуют исполнить песню – гимн уродству и одиночеству. Однажды она выучит слова наизусть и запоет даже утром, в ванной, где вода станет флейтой для ее надрывающегося голоса. И душа заболит так сильно, что попросится на дно. Тогда у порога дома вдруг появится анонимная посылка с веревкой и камнем. И ветер подует в сторону Темзы. И миссис Уайлдблум откроет коробку и пойдет за ветром.
Некогда бездомная кошка смотрела на свою хозяйку, побуревшую от злобы, и щурила безбровый глаз. Ох уж эти кошки. Особенно бездомные. Им равно нравится как шалить, так и оставаться безучастными. Полуседой черноглазой кошке не казались роскошными ни миссис Уайлдблум, ни ее сад. Она намеренно приносила туда дохлых мышей и приминала отъевшимся животом хрупкие саженцы. В открытую драку не лезла – она была неглупа, в отличие от ее бывших уличных соседок. Ею двигала не трусость, а осмотрительность. Шрамы на ее подранных боках давно затянулись, но по весне ныли и чесались, предостерегая больше не лезть на рожон. Тогда, по молодости, ей казалось, что она все безупречно рассчитала, но месть прилетела ей спонтанно, чудовищно и необратимо, пройдясь садовничими граблями по нежному пушистому ребру. И не то чтобы с тех пор она поверила в судьбу, но приняла как данность факт, что всегда найдется кто-то, кого на старте не взяли в расчет.
На этот раз дело было не в страхе или неприязни к соседке, а в том, что кошка слишком любила свою хозяйку. Одна единственная на всем белом свете. За жирные сливки и рыбу без костей, но больше всего за возможность спать на пуховой подушке с правой стороны кровати. И кошка эта никак не могла допустить, чтобы хозяйка испортила свою и без того никчемную жизнь плохо спланированной местью, поэтому она вильнула хвостом, рассыпав по полу домино, на которых и поскользнулась мисс Шэрроуз в полутемной кухне.
Ее косточки раскрошились о начищенную плитку, кровь залила подол. Она на секунду посмотрела в лицо смерти и со стыдом отвернулась – вовсе не таким она представляла свой конец. Мисс Шэрроуз решила выжить. И, лежа в светлой больнице, уверилась, что кто-то наверху все же присматривает за балансом сил.
А миссис Уайлдблум стала невестой в третий раз. И переехала в Вену, в апартаменты без сада, но с видом на Штадтпарк, где ей снова задышалось легко. И даже нашла себе подругу – некую фрау Эдер, живущую неподалеку в странном доме с побитой мозаикой и листвой на стенах.
***
А тысячи каблуков продолжают шагать по Тауэрскому мосту. Шагать, шагать… И мост держит. Стоит. Столько, сколько ему еще предсказано стоять, пока какой-нибудь великан не сложит его щелчком пальцев.
В открытом почтовом ящике, ключ от которого был давно утерян, белело письмо. С миниатюрной марки на длинном иностранном конверте смотрела английская королева. Вера улыбнулась Елизавете Второй, повертела конверт в руках и спрятала его в сумку.
Она поднялась на шестой этаж и, не снимая куртки, вошла в гостиную – большую и светлую благодаря белым обоям и почти полному отсутствию мебели. Пианино, диван и две картины, купленные на Арбате по случаю – то, что ей нравилось: без шкафов, сервантов, забитых посудой, и прочих bric-a-brac
