В это время Степаник, занятый во дворе своей козулей, увидев Джаво одну, подошел к ней.
– Ты уходишь? – спросил он ее.
– Видишь, где солнце? Скоро стемнеет, – ответила она, указав на небо.
– Ты пришла к нам в гости и уходишь, ничего не поев, – сказал Степаник.
– Эх, Джаво и забыла про свой голод. Она сегодня ничего не ела.
– Я принесу тебе чего-нибудь поесть.
Курдианка, тронутая добротой юноши, обняла и поцеловала его. Степаник побежал к себе в дом и принес хлеб, намазанный маслом и медом.
– Садись и ешь.
– Джаво будет есть дорогой.
Наконец пришла Сара, держа в руке красный шелковый платок, – самое лучшее украшение для курдианки. Увидев его, Джаво подпрыгнула, как ребенок, выхватила из рук Сары дорогой платок, обмотала им свою красивую головку и, как бы смотрясь в зеркало, обратилась к Степанику и Саре:
– Мила ли теперь Джаво?
– Очень мила, – ответили в один голос Степаник и Сара
– Ну поцелуйте ее.
Сара обняла и поцеловала девушку.
– Иди и ты, Степаник. Он исполнил ее просьбу.
– Теперь и Джаво вас поцелует. Искренно расцеловав обоих, простодушная курдианка отправилась в свой стан.
Только после ухода Джаво Сара по-настоящему осознала весь ужас того известия, которое сообщила ей курдианка.
Степаник стоял тут же, не подозревая, какая участь его ожидала. Он положил руку на плечо Сары и спросил:
– Почему все курдианки такие глупые?
– Они не глупые, дитя мое, – ответила Сара с материнской нежностью. – Их плохо воспитывают, и они растут, как дикие животные в горах.
– Как моя козуля, – прибавил Степаник. – Вот уже несколько дней я ее кормлю, обнимаю, ласкаю, а ода не любит меня, стоит мне только подойти к ней, она сейчас же убегает.
Когда Степаник говорил это, Сара смотрела на юношу, и глаза ее наполнялись слезами. До сегодняшнего дня она ни разу не смотрела на его детски нежное лицо таким испытующим взглядом, никогда не замечала красоты его нежного, изящного сложения. Она отвернулась и отерла слезы, чтобы Степаник не заметил их.
А он, заинтересованный курдианкой, сказал:
– Она была голодная, с утра ничего не ела. Я принес ей хлеба с маслом и медом, но она не захотела есть здесь, а взяла с собой в дорогу, видно, очень торопилась. Так ведь, Сара?
– Да, торопилась. Идти ей далеко.
– До какого места?
– До тех синих гор.
– Ведь скоро стемнеет. Как же она пройдет одна по этим горам?.. Сара, неужели ей не страшно?
– Конечно, не страшно, они привыкли Разве волчонок боится чего-нибудь?
Кто-то позвал Сару, и разговор был прерван.
Несчастная Сара целый день провела в мучительном раздумье. Она, точно пьяная или безумная, не знала, что делала; вместо нужного предмета брала другой, шла не гуда, куда следовало, путалась, ошибалась и часто вздыхала.
В лихорадочном волнении она думала о Степанике, о своем любимце, который, рано лишившись матери, вырос на ее руках. Теперь ему угрожала опасность. Кому могла она рассказать слышанное от курдианки? Она знала, что это известие могло убить старика-отца. Он не пережил бы этого удара, так как давно уже носил в сердце неизлечимую рану… Между тем и скрывать этого было нельзя, да и опасно. Нужно принять какие-то меры и предупредить ожидаемое несчастье. Но кому открыться?
Весь день мучилась она и все же ни на что не решилась. Вечером, когда Сара осталась наедине со своим мужем Айрапетом, тот спросил:
– Сара, ты сегодня какая-то странная; уж не больна ли ты?
