Сказал и удалился с достоинством, подымаясь по ступенькам трапезной.
«Ты, что ли, пузан, душами торгуешь? Я бы купил, не задумываясь!» – чуть не сказал вслух Андрей, и вся его злоба, которая копилась на себя, на болезнь Павла, на несправедливость всех событий последних его мрачных лет, словно высвободилась в этом невысказанном оскорблении. Он бессильно опустился на ступени голубого, как пасхальное яйцо, храма, злобно размазывая по лицу обильные слезы. Его обходили люди, никто не утешал. Затем Балыков, пошатываясь, побрел на автобусную остановку. Проехав пару километров в сторону больницы, он вспомнил, что бросил свой автомобиль у сквера на стоянке, и ехать в маршрутке ему незачем. Но вылезать не стал, так и сидел на трясущемся сиденье, под которым нещадно грела печка, и смотрел в окно. Кондуктор косилась на Балыкова, что-то говоря водителю.
– Больница, – визгливым голосом произнесла она на очередной остановке и повторила: – Мужчина, эй, вы больницу спрашивали. Будете вылазить?
Андрей вышел из маршрутки и направился к серому панельному корпусу административного здания госпиталя, пошел мимо забора в узкую калитку через больничный парк в отделение интенсивной терапии. Скинув куртку в раздевалке, надев застиранный больничный халат и бахилы, Андрей прошел мимо будочки-часовенки. Оттуда как из окошка укоризненно смотрел на малодушного посетителя темный лик Господа Вседержителя. Балыков не остановился и поднялся на второй этаж, сразу к пятой палате.
Брат сидел на кровати среди подушек. На худых плечах болталась серая холщовая рубаха, походившая на саван.
– Ты весь отпуск хочешь тут провести? – улыбнулся Павел, и Андрей торопливо кивнул, сел рядом сжал руку, такую же холодную, как во вчерашнем сне.
– Мерзнешь? – спросил Андрей и начал подтыкать одеяло вокруг торса.
– Нет, ничего не чувствую, – словно удивленно ответил брат. – Спал хорошо.
– Что снилось? – автоматически, без надежды услышать правду, задал вопрос Андрей.
– Хотел бы я сказать, что сад Эдемский, – улыбнулся вымученной улыбкой Павел, – но нет. Снились какие-то пятна цветные. Карусель цветных пятен. Точно цветы на домашнем ковре. К чему цветы? Нынче и ковры никто не вешает? Помнишь, у меня дома трёх медведей на ковре? Шишкин.
Павел склонил голову немного набок, словно отдыхая от тяжелой работы.
– Да, помню этих медведей, – с деланной радостью поддержал Андрей. Сиделка показала глазами на дверь и вышла за лекарствами для перевязки. – На ковре, в углу, дырка была от папироски, батя твой прожег, а бабка взяла да и зашила красными нитками. И вышила сверху цветок на ковре, а ты говорил, что это папоротник расцвел в чаще леса.
Павел засмеялся, вспомнив такую деталь.
Вернулась сиделка, стала переворачивать больного, выполняя все, что требовалось. По комнате поплыл запах мази и спирта. Андрей отвернулся к окну. Мужество покинуло его вновь, по лицу потекли слезы. Он снова и снова возвращался мыслями к отцу Игнатию, отказавшему ему в исповеди. Внезапно сиделка вскрикнула, стала тормошить больного, приговаривая: «Павел Александрович, Павел Александрович!». Но отец Илларион не шевелился, широко раскрыв глаза.
Забегали, захлопали дверями, зашумели, принесли портативное реанимационное оборудование. Андрея вытолкали в коридор. Он сел на пол напротив двери, закрыв голову руками. И об одном жалел в эту минуту, что не разбил самодовольную рожу отца Игнатия, словно это могло помочь и стать достойной платой за выкуп души у осаждавших постель брата бесов. Краем глаза он увидел силуэт бабки Марфы, отходившей от прозрачной двери палаты Павла. Старуха одарила Андрея недобрым взглядом и ушла по коридору в самый его конец, растворившись в темноте. Больше Андрею она никогда не являлась.
