Хлеба и зрелищ - страница 28

В гостинице слышен тихий шепот, шелест платьев и смех. Сверлит острая мысль.

В августе закат солнца подобен красочным хоралам; полосы пурпурные и золотые плывут по небу. Зрелище, достойное внимания… Гости выходят на террасу и смотрят на небо… Люди с чашками кофе и папиросами следят, как золотые знамена угасают в звездной ночи. Женщины – в легких платьях и ярких шарфах, мужчины – в черных костюмах. Одни говорят, что закат солнца не особенно красив: можно было ожидать лучшего. Другие находят его великолепным. А некоторые любуются заходящим солнцем, но утверждают, что на своем веку видали кое-что получше. Бесконечные разговоры, а темой служит закат солнца. Удостаивается похвалы закат солнца в Санта-Барбара, где солнце погружается в пурпурные воды Тихого океана… А закат солнца в Сорренто!.. Упоминают и о других местах… Кое-кто хвалит, кое-кто критикует.

Теплые летние ночи напоены запахом листьев и цветов… И молчаливы… Они молчаливы и… многозвучны. Шелестят и перекликаются живые существа в черном лесу, но эти звуки не проникают в твердую плоть молчания. Они падают на ее поверхность… Серебристые звуки выгравированы на поверхности молчания, словно арабески на гладком темном металле.

А люди лежат в своих постелях, лежат в ночи, словно на дне океана.

Проходит лето, и понемногу гости разъезжаются. Теперь люди живут дальше друг от друга; они разделены расстоянием. Бродят задумчиво, вспоминая иные места, иных людей… Снова душа дома трепещет в холодном воздухе и проникает сквозь стены гостиницы.

В октябре – холодные ночи, и призрак зимы носится над холмами, освещенными желтой луной. Молчаливая жизнь природы увядает; жизнь убывает, как вода в морской отлив. Теперь закат солнца не похож на красочный хорал. Небо, печальное и серое, не радует людей. Ночь опускается, как стрела на-излёте. Люди бродят по дорогам, ищут колючие кусты паслена. Смеясь и болтая обламывают они ветки. Они восхищаются пасленом. Не обращают внимания на острые колючки. В поездах и на железнодорожных станциях ягоды паслена, золотисто-оранжевые, хрустят под ногами. Люди увозят в города ветки осеннего паслена и вешают их над камином. Бродят по холмам в поисках паслена.

Сухие листья кружатся и пляшут в холодном воздухе. Падают на лужайки, словно хлопья бурого снега. Когда уезжает последний гость, толстяк и его красивая жена обходят все комнаты, запирают двери и ставни, укладывают вещи и беседуют о поездке в Майами, Дайтону, Тампу, Орландо. На цыпочках бродят по дому. Беседуют задумчиво, заглушенными голосами. Они не кричат и не поют. Вместе входят они в комнату. Не по одиночке, а всегда вдвоем. В доме очень тихо и очень светло.

Когда все приведено в порядок и все двери заперты, они покидают дом.

Там, где дорога сворачивает в сторону, они останавливаются и оглядываются. Первые хлопья снега порхают в воздухе, падают на их лица и руки. Обнаженные деревья скрипят и стонут. Глядя на эти ветви, толстяк и его жена думают о японских гравюрах. Дом в тяжелом молчании словно припадает к земле; так старое животное поджимает лапы, укладываясь спать.

В Дайтоне толстяк в своем необъятном купальном костюме каждое утро бродит с сигарой во рту по пляжу. После полудня играет в шашки на веранде, усыпанной песком и обвеваемой ветром. Он бродит по Дайтоне, разговаривает с людьми. Дружелюбно кладет свою тяжелую руку на плечо собеседника. Разговаривает с мужчинами и женщинами, но чаще с мужчинами, чем с женщинами.