— По мне скучала? — продолжает поддразнивать Данила, ополовинив тару, и поглаживает кончиками пальцев поясницу, просовывает под футболку, и замирает, будто спрашивая разрешения.
Или снова играет, проверяет, поддамся ли я на провокацию?
— По тебе соскучишься, как же… Ты же мне вздохнуть не даешь!
— Скажи, чтобы я держал руки при себе. Всё просто, детка.
За эту насмешливую улыбку я бы его убила!
— И что, если скажу, ты перестанешь меня лапать? — сомневаюсь, глядя ему в глаза.
— Скажи так, чтобы я поверил, что ты этого хочешь. — шепотом возражает и тянет к себе за край футболки.
Чёрта с два… Не боюсь. По-моему, он сейчас не в лучшей форме, и не сможет ни фига сделать. Ну, какой с него любовник, в самом деле? На моем лице, наверное, отражается именно эта мысль, и Данила щурится. Его дыхание щекочет щеку. После всех проклятых приключений было бы классно расслабиться и хоть ненадолго забыть обо всём.
Когда я в последний раз спала с парнем? Полгода назад, тогда мы еще встречались с Женькой. Расстались бурно, как выяснилось, я его интересовала только в финансовом плане, а вместе с опустевшим кошельком после продажи отцовского джипа испарилась и «любовь» Жеки…
— Чё молчишь? Давай, пошли меня на хуй… Но убедительно, сладкая, убедительно… — убрав мои волосы на спину, Чума наклоняется, чувственно целует в шею.
Я неразборчиво что-то мычу, растянувшись удобнее, и опрокинув голову на спинку. Пусть эти сладкие моменты длятся вечно. Прохладный воздух обжигает кожу, это Данила, задрав футболку, прижимается губами к ложбинке между грудей, и я открываю глаза, не сумев сдержать тихого стона.
***
— От тебя тогда ванилью пахло... — хрипло говорит он, откровенно пялясь на черный бюстгальтер, накрывает ладонью, и медленно растирает, вызывая во мне будоражащие ощущения.
Чувствую, как напрягся сосок под тканью, меж бедер пылает приятная тянущая лава.
— Мой любимый гель для душа, — догони меня кирпич, это я произношу?
Что с голосом, почему он так сипло звучит?
Чума вдруг отстраняется, и я, лишившись теплых объятий, неуютно и зябко поеживаюсь. Неловко одергиваю футболку, испытывая смущение, но догадка о том, что послужило причиной его внезапной холодности, рассыпается в прах. Его беспокоит вовсе не рана, как я думала секунду назад.
Вытянув ноги, Данила устраивается удобнее, и поворачивает ко мне голову. Что-то таится в его пристальном взгляде, но я не могу понять, о чем он размышляет. Пока он, наконец, не начинает говорить:
— Знаешь, какая бывает лажа… Ты ж хотела услышать, чё я собой представляю. — лицо его неуловимо меняет выражения, и я успеваю заметить гримасу злости и презрения, прежде чем оно снова невозмутимо. — меня воспитывала бабушка, пенсия у нее была грошики, государство не почесалось хоть как-то помочь старушке, зато сраные органы опеки ездили к нам, как к себе домой — каждую неделю. Она не жаловалась, старалась, чтобы у единственного внука было всё, понимаешь? Захотел Данька велосипед, пожалуйста, потом новые ролики или ноутбук, без вопросов. А я рос и катался, как сыр, бля, в масле, и ни разу не задумался, почему бабушка постоянно носит одну и ту же зачуханную шубейку и дырявые сапоги, откуда у нас деньги на брендовые шмотки для меня, а лекарства она себе не покупает.
Меня окутывает холодком, откровения Чумы так неожиданные, но я не смею вставить ни слова, чтобы он не закрылся снова. Ожидаю еще более тяжелых признаний, но он долго молчит.
