Как бы в подтверждение её слов, кучер обернулся и кивнул.
– Мы уж было подумали, что ты убилась, – продолжала дама. – Что же с тобой такое приключилось, бедняжка?
Любаша хотела ей ответить, но оказалось, что у неё совсем нет сил, вместо слов раздался лишь слабый хрип.
– Молчи-молчи, милая, не напрягайся, потом расскажешь! – спохватилась дама. В это время они остановились около какого-то дома. Отворились широкие ворота, и повозка въехала во двор. Кто-то помог Любушке сойти на землю, голова её закружилась, и она начала было падать, но чьи-то крепкие руки подхватили девицу.
Любушка открыла глаза и в недоумении огляделась. Она лежала на кровати в незнакомой комнатке с низким потолком. Утреннее солнышко пробивалось сквозь небольшое окно, освещая круглый столик, накрытый льняной скатертью, и крепкий стул возле него. Рядом с кроватью на другом стуле сидела девушка и внимательно смотрела на Любашу.
– Где я? – спросила Любушка.
– В доме доктора Иноземцева, вас барыня вчера привезли, – пояснила девушка. – Они вас по дороге подобрали. Доктор меня к вам приставил, я горничная, Серафимой меня звать. Можно просто Сима. Доктор велел вам вот эту микстуру пить, как очнётесь. И строго-настрого запретил вставать! Сказал, чтоб лежали, пока он не осмотрит вас вдругорядь.
Девушка взяла в руку ложку и налила в неё какую-то жидкость из тёмной склянки.
– Давайте немного голову приподымем. Вот тааак, – продолжала Серафима, вливая лекарство в рот Любаше. – Теперь лежите, а я рядом посижу.
Люба проглотила горькую жидкость, поморщилась и закрыла глаза. Разговаривать с бойкой горничной не было ни сил, ни желания.
Но та не унималась, поднесла к её губам стакан с водой. Любушка с удовольствием сделала несколько глотков.
Вскоре в каморку заглянула вчерашняя дама. Горничная вскочила, уступив ей стул:
– Присаживайтесь, Любовь Васильевна!
– Ну, что? Как себя чувствует наша гостья? Вижу, что тебе уже получше, – начала разговор хозяйка.
Люба слабо улыбнулась и тихо проговорила:
– Спасибо Вам, Вы вчера мне жизнь спасли. Я уже и не надеялась, что жива останусь.
– А звать-то тебя как, девица? – спросила дама.
– Люба я, – ответила Любаша коротко.
– Так значит, тёзки мы! Ну, выкладывай, тёзка, что же такое с тобой приключилось?
И Любаша кратко рассказала свою ужасную историю. Умолчала только, что у коконьки она жила в ссылке, что есть у неё большая семья.
– Наверное, надо бы сообщить твоей тётушке, что ты жива, да в полицию заявить, – сказала Любовь Васильевна, – только я не разглядела, кто там был в телеге, уже смеркалось.
– Я тоже лиц их не видела, – ответила Любаша, – только голоса помню.
– Сейчас тебе поправиться надо, а там уже и решать будем, что дальше делать, – сказала она, уходя.
Потом больную осмотрел доктор. Это был худощавый мужчина с седой бородкой клинышком и весёлыми глазами, скрытыми за стеклами пенсне, сидящего на его слегка заострённом носу. Он представился Петром Яковлевичем и во время осмотра постоянно шутил и улыбался.
– Как тебя разукрасили-то, красавица! – присвистнул он, разглядывая Любушкино лицо. – Ну, ничего, синяки сойдут, главное, что нет ран, а, значит, и никаких шрамов не останется.
Доктор долго наклонял голову Любаше то вправо, то влево, то вперёд, то назад, и всё время спрашивал, где ещё болит. Прощупав плечо и руку, сказал, что кости целы, просто сильные ушибы. Он дал Серафиме склянку с мазью, которой велел смазать все ссадины и синяки, и заключил осмотр словами, что, в общем-то, ничего страшного нет, надо только отлежаться несколько дней. Уходя, он весело глянул на больную поверх своих очков и заверил, что до свадьбы всё непременно заживёт.
