Шилема осторожно присела на уголок табуретки.
– Ешь, Шилема и рассказывай, – хлебосольно поведя рукой, сказал Иван. – Кто ты и что ты? Что умеешь? Чем занимаешься?
Временница приняла протянутый ей бутерброд. Сделала небольшой надкус, долго прожёвывала, проглотила.
– Меня зовут Шилемой. Шилемой Армакан… Я временница. Моей Учительницей была Манелла.
– Ага!.. Ты – перль?
Шилема вздрогнула, с опаской посмотрела прямо в глаза Ивану.
– Н-нет… Да, я перль в этом мире.
– Ага!.. Я так почему-то и думал. Твой кимер?
– Семь тысяч лет с небольшим, лет на двести, – гордо вздёрнула она свой увесистый подбородок.
Иван опять отметил для себя её некрасивость.
Её не красили ни улыбка, ни удивление, ни испуг, ни вдохновение. И даже эта гордость за свои способности ходить так глубоко в прошлое.
«Впрочем, с лица не воду пить», – напомнил себе Иван прекрасную поговорку, так подходящую именно к данному случаю.
– Неплохо, – сказал он, но так, чтобы у неё не возникло опять особого самомнения. Так говорят школьнику, хваля за успешно выученную таблицу умножения. – Сколько тебе лет?
Она опять хотела вскинуть голову, чтобы возмутиться бестактности мужчины, но ответила без эмоций:
– Наверное, лет пятьсот. Я предпочитаю года не считать.
Иван кивнул и машинально потёр пальцами щёку. Он никак не мог привыкнуть к таким возрастным цифрам ходоков.
На вид Шилеме было лет двадцать пять, ну, от силы – тридцать.
– Почему я тебя до сего дня не видел?
Вопрос КЕРГИШЕТА развеселил Сарыя.
– И хорошо, что не видел, – сказал он. – А то давно сбежал бы куда-нибудь подальше. Ей только палец протяни, без руки останешься…
– Ты бы, Задира, помолчал, когда мы серьёзно разговариваем, – строго оборвала его Шилема. Лицо её окаменело, она явно была раздражена репликой Сарыя. – Тебе здесь…
– Он мой Учитель, – поторопился напомнить Иван, чтобы пресечь назревающую пикировку.
Сарый с благодарностью склонил голову, глаза его смеялись.
– Так, где ты была, когда я встречался с другими? – напомнил Иван свой вопрос.
– Дома была. Кое-кому вправляла мозги, чтобы не считали себя выше того, кто они есть на самом деле.
– Вправила?
– Вправила! Лет десять будут помнить.
– Десять лет большой срок, – задумчиво сказал Иван. – За десять лет либо ишак сдохнет, либо правитель помрёт, – напомнил он реплику Ходжи Насреддина.
Шилема поняла её по-своему.
– Не знаю, как ишак, а правитель не помрёт. Ещё молод. И будет помнить, что есть кто-то, знающий все его дела и помыслы. Он придёт и, если дела и помыслы были неправедными, покарает!
Иван повёл осуждающе головой от её такого заявления. Высказано оно было с верой в свою непререкаемую правоту кого-то за что-то карать и миловать.
– Во-от оно что. Бога, значит, из себя представляешь. Так-так… Знаешь, как мне на вас, изображающих из себя всесильных и всевидящих богов, стало в последнее время везти. Что ни век, что ни ходок, то ни много, ни мало, – а Бог! Надоедать стало. Запомни, Шилема. Я ни в каких богов не верую, а воплощающихся в них – презираю!
Иван высказался и надолго замолчал, занятый едой. Шилема всё это время сидела палка-палкой, воткнутой в табуретку, – ровно и неподвижно.
– Ты меня осуждаешь? – наконец, спросила она, хотя Иван её деяние в качестве какого-то местного божка и карающей его силы высказался вполне определённо.
– Не осуждаю. Соболезную. Надо же на себя взвалить такой груз, чтобы за всем следить.
