И вдруг меня осенило.
«Я могу вот так пролежать еще неизвестно сколько, может, до самой моей смерти. А если так никто и не придет? Что мне от жалости к самой себе и обиды на судьбу? Я только слабею. Эта, как говорил Леша, позиция жертвы, как камень на шее брошенного в воду, только тянет вниз.
Блядь, это же ужас! Я описалась! Я лежу в луже своих слез и слюней! Что дальше?
Сначала я просто не могла двигаться, а как только начала раскачивать эти качели со своей несчастной судьбой – вообще превратилась в инвалида.
Да какого фига? Я не хочу так! Что я смирилась, как будто у меня нет выбора! Не собираюсь я, блин, сдаваться, надо шевелиться! Надо пытаться двигаться! Не лежать, как трупак в морге. Да и если подумать, не могут же вот просто, без причины, взять и отказать руки и ноги, не хочу в это верить! Я не собираюсь подыхать здесь, как овощ! Ни фига у вас не получится!»
Я дернулась со всей силы подбородком вперед, кончики носков оттолкнулись от пола, руки в локтях согнулись, ноги напряглись, и, отжавшись, я легко встала и пошла. Будто и не было никакого онемения, тело было послушным и легким, только рубашка липла к ногам. Я быстрым шагом подошла к двери и открыла ее.
За порогом стояла та самая женщина. Опершись о противоположную стену в коридоре, она рассматривала свои ногти. Когда я появилась, она скривила губы:
– Да уж… Говорю ж, эллины быстрее справляются! Пошли, страдалица! – она взяла меня за руку и повела по темному коридору. Пол был холодный, я шла босиком.
– Эмма, хватит уже. Иди спокойно, не бойся, не простудишься.
Мне не хотелось ей отвечать.
– Природа твоя такова, что только стресс тебя заставляет двигаться. Простейшие животные реакции. Подумай об этом, пока идем!
Я опять ей ничего не ответила. Я ненавидела всех: ее, себя, коридор и долбанную описанную рубашку.
Мы шли молча довольно долго. Коридор был обыкновенный: темный и длинный, по обеим сторонам типичные светлые двери. В конце коридора горел свет.
– Хм, свет в конце туннеля, – с сарказмом сказала я.
Врач не ответила.
«Терпеть не могу, когда на мои неудачные шутки не реагируют. Хоть бы хмыкнула в ответ».
– А зачем? – холодно ответила врач.
– А, да, забыла, вы ж в голову мою без спроса залазите.
– Ну, так не забывай, – мне так хотелось врезать этой врачихе или хотя б подножку подставить, чтобы она растянулась на этом холодном полу.
– Попробуй. Вдруг получится, – я не видела ее лица, но по голосу слышала, что она злобно ухмыляется.
Наконец мы дошли до того, что издалека мне казалось светом в конце туннеля, и остановились. Это была маленькая комната, из которой было три выхода, три двери, ведущие налево, направо и прямо. Эти архетипичные образы не давали мне покоя, сначала свет в конце туннеля, теперь, будто камень на распутье, эта маленькая комната. Мне вспомнилась надпись на камне из сказки: «направо пойдешь – коня потеряешь, себя спасешь; налево пойдешь – себя потеряешь, коня спасешь; прямо пойдешь – и себя и коня потеряешь».
– Эмма, – врач прервала мои рассуждения. – Мы могли бы не мучиться, а сразу дойти до этого места. И веришь, – голос врачихи вдруг стал мягким, – идти по песочку, смотреть на море или на горы, допустим, но, ты ж легких путей не ищешь, да? – сейчас она мне напомнила мамину подругу, тетю Валю. Та всегда приходила к нам в гости с охапкой своих проблем и бед и перед своим уходом, которого ждали все члены семьи, еще и умело развешивала на каждого из нас свои жизненные прогнозы и убеждения.
