Даже сейчас, когда я стала холодной и циничной стервой, я уверена: в те месяцы у Горячева никого не было, кроме меня. Я не могу объяснить или доказать справедливость этой уверенности, просто принимаю её за аксиому.
Я всем существом чувствовала голод Гриши, его жадность и ненасытность. У меня не было «отгулов» даже в критические дни.
А ещё он часто говорил мне, что такой, как я, у него никогда не было и больше не будет. Правда, он-то подразумевал именно сферу интима, а я надеялась на то, что дождусь от Горячева чувств. Мечтала, будто однажды он поймёт, что не может без меня жить так же, как я не могу жить без него. Я видела себя его женой, матерью его детей, главной женщиной его жизни.
О чувствах мы никогда не говорили. Да мы вообще мало о чём говорили, кроме учебного предмета, а остальное наше общение располагалось в плоскости эмоций, чувственного наслаждения и новых ощущений.
Наша связь началась в январе, и я тогда была закомплексованной и скромной нецелованной девственницей, а к маю мне уже много чего довелось испытать и попробовать. Фантазия Горячева была неистощима на придумки, а я соглашалась на все его предложения, ожидая главных слов и решений.
Дождалась. Решение Горячев, судя по всему, принял ещё до того, как впервые оприходовал меня. А слов я не услышала, даже слов прощания. Меня не удостоили такой чести.
Просто однажды в ласковый и солнечный майский день я пришла на занятие по расписанию, а двери мне никто не открыл. Несколько раз нажала кнопку звонка, потом постучала. Достала из рюкзака телефон и попыталась дозвониться Горячеву, однако абонент оказался вне зоны действия сети. Тогда я ещё не знала: этот абонент исчез, чтобы не появиться в сети больше никогда.
В течение получаса я чередовала звонки в двери, стук и попытки дозвониться по телефону, а потом без сил опустилась прямо на ступеньку подъездной лестницы. Именно в этот момент из лифта вышла пожилая женщина, которую я несколько раз видела раньше, – она жила в соседней с Гришей квартире.
– Ты что тут сидишь? – удивлённо спросила она.
– На занятие приехала, – дрожащим голосом ответила я. – А Григория Алексеевича дома нет, и телефон его не отвечает.
– Вот молодость! – всплеснула руками старушка. – А ещё говорят, что мы, старики, забываем всё. А у самих память девичья!
Я вдруг поняла, что сейчас услышу нечто страшное. Сейчас эта милая старушка убьёт меня, ведь словами можно запросто лишить человека надежды, счастья и жизни.
– Забыла? Когда у тебя занятие-то было?
– В пппонедельник, – заикаясь от страха, ответила я.
В груди и в животе разливался противный холод, а горло сжимал спазм.
– Наверняка Григорий Алексеевич тебе говорил, что улетает, если ты два дня назад приходила, ведь он улетел вчера утром.
– Кккуда улетел?
– Адрес он мне не сообщал. Знаю только, что он экстерном закончил аспирантуру, и ему предложили работу по контракту далеко, за океаном. Он так сказал. Пока на год, а дальше видно будет. Так что не сиди тут и не жди. Квартиру он закрыл. Два комнатных цветка, оставшихся ещё с тех времён, когда его бабушка и дед были живы, принёс мне.
Я так и продолжала сидеть, оглушённая. Потом соседка Гриши заговорила настойчивее, выпроваживая меня, даже пригрозила вызвать полицию, и мне пришлось уйти.
Немного придя в себя, я решила съездить в институт, в котором учился и работал Гриша, узнать подробности.
