Ничего. Я давненько не ела толком, и мой организм отказывается выдавить из себя игристое. Ругаясь про себя, я возвращаюсь в комнату и сверлю взглядом императора.
Прислушиваюсь к себе, но ничего неожиданного не чувствую. Связано ли это с запертой силой дракона или Лестрейл попросту блефует и никакого яда нет и в помине? А может, это медленнодействующая отрава?
Кузен невозмутимо опустошает второй бокал и ставит его на столик. Сейчас я отчётливо вижу, что они отличались, наверняка чтобы Лестрейл случайно не хлебанул то, что не нужно. Именно эта деталь заставляет меня напрячься, ведь просто так разную посуду нам бы вряд ли подали.
– Хочешь напугать меня смертью от яда? – спрашиваю я почти разочарованно. – Не самая благородная смерть для воительницы, но мне не принципиален способ. По крайней мере выглядеть в усыпальнице я буду роскошно, твоими стараниями.
Тихое пакостливо хихиканье Лестрейла заставляет меня нервно сглотнуть слюну. Я хорохорюсь, но меня напрягает его настроение.
– Было бы слишком просто дать тебя яд и шантажировать, предлагая дать клятву в обмен на противоядие, – говорит он. – Я же знаю тебя, Рубия. Твоя гордыня тебе важнее жизни. Ты бы угасала от яда, гордо вскинув подбородок и глядя мне в глаза.
Пожимаю губы, понимая, что подонок и правда знает меня неплохо.
– Нет, на такую, как ты, нужна управа поизысканнее, поизобретательнее! – продолжает он восторженно. – И я, как любитель иронии, не мог не оставить этот яд именно для тебя. Что может быть трагичнее, чем дочь, косвенно пострадавшая от руки матери? Ведь это последняя ласточка, что создала тётушка, прежде чем отправиться в изгнание, – довольно улыбается Лестрейл.
Вздрагиваю от упоминания матери. Если тут замешана она, то со мной может случиться всякое. Мать гениальный алхимик, гениальный – и одержимый. Когда доходит до любимого дела, для неё стираются понятия этики и морали. Яд, изобретённый Аделаидой дель Монрок, обязан быть воплощением безумия и кошмара.
Император косится на меня, будто ожидает, что я поддержу диалог, но затем не выдерживает и продолжает сам:
– Аделаиду очень волновала надёжность зелий, влияющих на разум. Их воздействие слишком легко обнаружить даже визуально. Другое дело, если твоя жертва выполняет приказы добровольно и с песней, оставаясь собой… верно?
– К чему ты клонишь? Что делает твоя отрава? – хмурюсь я, с трудом сдерживая гнев. Приходится сжать руки в кулаки, чтобы ногти больно впились в ладонь – это отрезвляет. Лучше разузнать всё у него, прежде чем впечатывать его рожу в зеркало.
– Давай посмотрим, – ухмыляется Лестрейл, томно рассматривая свои ногти, а затем резко сжимает пальцы, глядя на меня с безумным торжеством.
Чувствую, как поток воздуха в лёгкие перекрывается. Пытаюсь вдохнуть, отчаянно хватаюсь за горло, но не могу сделать и глотка воздуха. Лестрейл смеётся, пока я открываю рот, словно выброшенная на берег рыба.
В глазах темнеет, с губ срываются одиночные хрипы, я падаю на колени, чувствуя, как сознание покидает меня, как в следующий момент я, наконец, судорожно вдыхаю. Когда пелена тьмы спадает с глаз, я в уничижительной позе, на четвереньках, поднимаю глаза на императора.
Он довольно щурится, окидывая меня взглядом.
– Отличный ракурс. Мне нравится. А тебе понравилось наше маленькое испытание?
Мои голосовые связки пока не готовы к речи. Я пытаюсь отдышаться, но не могу позволить Лестрейлу смотреть на меня сверху вниз. Опираясь о тумбу, я поднимаюсь, невольно бросая взгляд в зеркало. Глаза покраснели, на лбу выступили вены – все признаки того, что я только что задыхалась.
