Снисходительность, с которой он произносит эти слова, раздражает меня.
– Именно, – отвечаю я. – И ты мне в этом поможешь.
– Брось, Зарина. Нам же не по четырнадцать лет.
– Спорим, ты и в четырнадцать такого не делал?
– Девушка! – окликает Алан официантку. – Можно счет?
Пока она идет к кассе и обратно, мы смотрим на экран на стене: клип Леди Гаги без звука. Из колонок под потолком звучит лаунж-кавер «Smells Like Teen Spirit».
– Ну, пойдем, – говорит Алан, запихивая банкноты в книжку для счетов.
– Постой на стреме, – шепчу я и сую подсвечник вместе с плоской свечой в сумку.
По пути к машине Алан говорит мне холодно:
– Пахнет жареным.
– Ага, – огрызаюсь я. – Преступление века. Смотри, чтобы твое имя не угодило в криминальную хронику.
– Я буквально. Пахнет горелым.
Мы смотрим на мою сумку, от которой поднимается тонкая струйка дыма.
– Вот блин! – вскрикиваю я. Расстегиваю сумку и она вспыхивает, как комок ваты. – Дерьмо собачье, – шлепаю сумкой по фонарному столбу, ее содержимое сыпется на тротуар. Когда пламя обжигает руку, бросаю сумку на землю.
– Знал бы ты, сколько она стоила, – бормочу я сквозь слезы.
Алан пытается обнять меня, но я отвожу его руки. Он приседает на корточки и собирает уцелевшие вещи: губную помаду, подводку, телефон, упаковку парацетамола.
* * *
Илона бегает от стеллажа к стеллажу, но ничего не примеряет. И так уже три магазина подряд. Когда в девять утра она позвонила мне, то сказала:
– Ничего предсвадебного. Просто посмотрим шмотки.
Теперь полдень. Она выглядит рассеянной и смотрит будто бы поверх вещей.
– Как тебе это? – спрашивает она, приподнимая золотистую вешалку с черным шифоновым платьем.
– Очень даже, – говорю я. – Бегом в примерочную.
Илона прикладывает платье к себе и смотрится в зеркало.
– Ой, нет, – вздыхает она. – Не стоит даже мерить.
– Ты не можешь знать наверняка. Думаю, тебе пойдет.
– Это-то да, но длина… И этот вырез на спине… Не уверена, что Бусик разрешит мне его носить.
– Этого еще не хватало. Муж будет указывать тебе, как одеваться?
– Ну, как тебе сказать. – Она оглядывается и понижает голос. – Думаю, это нормально, когда мужчина не хочет, чтобы жена выставляла себя на обозрение. Да я сама хочу одеваться скромнее, хотя бы первое время. Пока смогу надеть такое платье, и сезон пройдет. Потом беременность… В общем, не до него будет.
Она трогает пальцами подол и бретельки, вешает платье, и мы уходим из магазина.
* * *
В коридоре женской консультации сижу между двумя беременными. Обеим на вид не больше девятнадцати. Одна из них, в зеленой юбке в пол и черной майке с пайетками, говорит:
– У одной моей знакомой даун родился.
– Ужас! – восклицает вторая, в бордовом домашнем халате и с заранее раздвинутыми ногами. – Так много больных детей стало в последнее время.
– Это все «Электроцинк». Он травит нас.
– А еще возраст. Сейчас поздно рожают в основном. А это для ребенка вредно.
Из кабинета выходит понурая девица постарше.
– Все в порядке? – спрашивает у нее та, что в зеленой юбке.
– Ну, как сказать…
– Девочка, да?
– Да. Третья уже.
– Оставлять будешь?
– Не знаю.
Я подскакиваю и захожу в кабинет, не дожидаясь, пока меня пригласят.
* * *
– Возраст?
Врач – женщина лет пятидесяти. Короткие обесцвеченные волосы. Прищуренные карие глаза за очками в тонкой металлической оправе.
– Двадцать четыре, – отвечаю я.
– Замужем?
– Нет.
– С какого возраста живете половой жизнью?
