Советское воспитание и образование не предполагали подобного знания у своих персонажей.
Витя подумал, что на Аркадия, видно, часто обращали внимание женщины, когда он был помоложе, совсем недавно. «Да и сейчас тоже он был опасен для дам, еще силен, еще поджар, еще ой как может». Виктор очень хотел выпить еще, сдерживался с трудом, но держался изо всех сил, не хотел выдавать себя так сразу. Он уже вступил на свой невозвратный путь, хотя и не знал этого, только догадывался. Испарина на его высоком белоснежном лбу выдавала Витю наизнанку, но для этого необходимо было понимать его бессмертную русскую душу как свою.
– Ты ведь куришь, Виктор. Кури, пожалуйста, вот у меня есть сигареты неплохие, – Крон достал с края верхней книжной полки и положил перед Кроненбергом на стол вскрытую пачку «Мальборо» и зажигалку в никелированном блестящем корпусе. – Купил, чтоб было, – заявил он мельком.
Виктор осторожно извлек сигарету указательным и большим пальцами, постучал ею о коробку, сытно щелкнул зажигалкой, поджег белесо-синим пламенем белоснежный цилиндрик идеальной формы и глубоко, с удовольствием затянулся крепким мягким дымом золотого заокеанского табака без примесей и добавок.
Вслед за сигаретами Крон сложил пачку отобранных им книг на столе. Виктор прочитал, наслаждаясь курением, название верхней из них в лаковом черно-белом переплете: «Колымские рассказы».
– Это я отобрал по своему вкусу, руководствуясь тем немногим знанием о тебе, которым владею, надеюсь, что угодил, – сообщил Крон, усаживаясь напротив Виктора и разливая по бокалам чудесный «Мартель».
– И мне немного, Аркаша, – попросила появившаяся с тарелками и кастрюлей Хава.
Виктор обратил внимание, что у женщины выкрашенные алого цвета волосы. Чем она их красит, интересно? Витя был чудовищно любопытен. Она была улыбчива, быстра, ловка и готовила, судя по запахам, принесенной пищи, великолепно.
– Вот и замечательно, что ты все принесла, очень вовремя, с богом, дорогой мой Витя, – энергично сказал Крон и опрокинул бокал коньяка в себя, будто бы это была обычная водяра из зеленой поллитровой бутылки, взятой в гастрономе у «Сокола» на последнюю треху вместе с собранной по карманам мелочью.
– Нравится вам Хавина кухня? – спросил Крон.
– Очень, – Виктор быстро справился с содержимым вместительной глубокой тарелки. Он очень хотел сказать «ах», выразив свое отношение к съеденному. Он также жадно смотрел на бутылку, не в силах отвести глаз от нее. Крон с невозмутимым видом опять наполнил бокалы, вылив последние капли.
– Не волнуйся, есть еще в этом доме коньяк, – сказал он. – Мы тогда с твоим отцом очень хорошо пообедали в еврейском ресторане в Нью-Йорке в кошерном ресторане Бейсина в Бруклине, душевное место, как у мамы. Сорок лет прошло, больше, до сих пор помню вкус того томленого жаркого, домашней водки на изюме. Поговорили с ним про жизнь, Лева был напряжен, он должен был возвращаться в Москву, где не был давно. Мы простились на вокзале, он ехал через Канаду почему-то, я не спрашивал почему. Больше мы не виделись. В сорок девять мне один мужчина, приехавший из Польши, передал записку от Левки. Он писал, что женат, что у него есть семилетний сын, что работает преподавателем. Вот и все, мой дорогой, никто ничем никому не обязан, получается… – сказал Крон. – Тебе сколько лет, Витя? Напомни.
– Мне сорок один, – ответил Кроненберг и скептически, не без восторга подумал о нем: «Как будто не знает, вот ведь какой».
