Холодный вечер в Иерусалиме - страница 51
Я помню, как гордился, восторгался своим отцом и вечером спрашивал у него шепотом: «…папа, а откуда у тебя оружие? Что за пистоль? Какая марка его, скажи». Он молчал, потом говорил: «Наградное». Я думаю, что это был пистолет ТТ, мое предположение, я его потом не видел ни разу, отец его спрятал. У отца были исковерканы пальцы на правой руке, просто клешни какие-то ломаные и страшные. Я спрашивал: откуда, а он мне говорил, что упал в детстве. На войне он не был, не знаю, где был в то время. Писал он левой рукой всегда, довольно уверенно. Мать на цырлах, она его обожала, дышать боялась, приносила ему беззвучно чай с баранками и сметаной, это был его завтрак. Потом отец вдруг исчез, и я его видел только изредка. Выслали из Москвы почему-то. Он был тогда, когда угрожал парням пистолетом, я запомнил надолго, в новеньком ватнике, невысокий, собранный, поджарый, красивый, очень похож на вас, дядя Аркадий.
Хава сидела возле мужа, держала его за руку. Они молчали оба. Говорить было нечего, слова ушли куда-то. Крон, человек бывалый, волевой, сильный, казалось, не знал, как воспринимать рассказ Виктора. Он действительно был похож на своего брата. Виктор подумал, что в последнее время он Крона видит больше и чаще, чем видел своего родного отца. Как там мой Лев Петрович, член СП, живет-поживает? Как его жизнь в неизвестном для меня месте? Пишет, небось, свои монгольские сказки, по одной в день, а?! Зачем ему люди вообще?! Этот вопрос не возникал у него совсем. Я известно куда иду, считал Виктор. Не зря мать его, опытнейший диагностик, называла его больным шизоидом с детства, не зря.
Нина Андреевна называла своего мужа в их лучшие годы странным прозвищем Жирафик и заботилась о нем сверх возможностей. «Он пережил невозможное», – повторяла она иногда.
– Я должен тебе, Витя, рассказать кое-что о твоем отце. Мне кажется, ты обязан это знать, – сказал Крон.
Виктор Кроненберг похолодел, взял фужер и выпил его почти полный, даже не пытаясь чокнуться, его уже несло по этому великолепному никелированному страшному желобу к неизбежному и, наверное, желанному…
Не глядя на Виктора, Крон рассказал:
– Твой отец был связан с двумя лидерами польского Бунда, ты знаешь, что это такое? Это еврейская социалистическая партия, выступавшая против создания нашего государства и против иврита, да-да… Они были революционерами левого толка, идишистами, их судьба была сурова… Так вот, твой отец и мой брат Лев Пинхусович Кроненберг на каком-то этапе был связан с Виктором Альтером и Генриком Эрлихом. Это были выдающиеся люди, попавшие в силу обстоятельств в тупиковую ситуацию. Они были на разных этапах замешаны в переговоры о создании Антифашистского еврейского комитета и организации помощи американских евреев СССР. Их арестовывали и освобождали. Приговаривали к смертной казни и изменяли наказание. Альтер написал, что его приговорили к смерти за организацию антигитлеровского сопротивления через неделю после нападения на Польшу. Приговор отменили по требованию председателя Верховной коллегии Верховного суда Василия Ульриха, что само по себе кажется невероятным. Сам Ульрих так решить не мог, вероятно, эту игру вел нарком Берия. Тебе знакомы эти имена, Виктор?
Кроненберг молчал, даже не кивнул – или наоборот, ну, что, мол, за вопросы задаешь, дядя Аркадий. Сидел этакой пшеничной полуживой глыбой и молчал с пустым бокалом в руке. Хава гибко поднялась и закрыла настежь открытые два окна в салоне, становилось прохладно, и шум на улице мешал слушать и вникать.