Холоп-ополченец. Часть II - страница 27

– А что ж нам-то тут? Ведь они как черный народ улещали: говорили, что поляки Москву от калужского вора ослобонят, а сами пальцем никого не тронут, за гроши все покупать будут, черному народу легче станет. Салтыков да Андронов с коих пор народ мутят. Гермоген-патриарх Андронова с собора выгнал. Да они на патриарха-то не больно глядят.

– Пропадать, стало быть, – проговорил Патрикей Назарыч, махнув рукой и опять опуская голову на руку.

– Зачем пропадать? – веско проговорил Карп Лукич. – Чай, Москва хоть и стольный город, а все же не вся Русь. Мы тут с голыми руками что поделать можем? Стрельцов бояре коих вывели, а коих при себе держат. А по городам, чай, русские люди сидят. Аль они потерпят тому, чтоб на Москве ляхи пановали? Дай срок. Поглядим малое время, а там почнем гонцов во все концы слать, чтоб ратных людей поболе сюда посылали.

– Да ведь в разор разорили всю русскую землю. Ратным людям пить-есть надобно, – проговорил Патрикей Назарыч.

– А мы на что? – перебил его Карп Лукич. Чай, нам под ляхами тож пропадать. До горла дойдет, кубышки-то повыкопаем.

Михайла слушал, и смутная надежда начинала шеветься в нем. «Только чего ж еще глядеть-то? – думал он. – Враз бы и скакать по городам, скликать православный народ». Но вдруг ему вспомнилось, как он, не слушая Иван Исаича, из Тулы поскакал ночью с мужиками да с казаками и что с того вышло. И как он потом каялся и слово себе дал, не спросись броду, вперед не соваться.

Он отошел в угол и сел на скамью. А посадские стали говорить промеж себя, как им дале быть. То еще малое дело, что с боярского изволу ляхи в Москву вошли. Бояре станут говорить, что то лишь на время покуда вора калужского разобьют, а Владислав нашу веру примет. А там у них уговор, что в тот же час все поляки выйдут с Москвы и из-под стен московских и уйдут к себе за рубеж. И нашему великому посольству на том крест целовали и король Жигмунт, и королевич. Владислав на Москву придет уж как православный русский царь, и от ляхов своих отгородится.

– Не бывать тому! – крикнул Патрикей Назарыч. – Не таковские ляхи, чтоб добром отсюда убрались.

– А вот поглядим, – опять прервал его Карп Лукич. – Долго ждали, немного-то подождем. По крайности, будет с чем гонцов посылать.

Это было двадцать первого сентября 1610 года.

С той поры началось тяжкое время для Москвы. Поначалу-то ляхи маленько сдерживали себя. Михайла ходил каждый день по Москве, видал, что и вправду они за гроши в лавках товары берут и русских людей не обижают. Раз прослышал он, что один лях накануне купецкую дочку подстерег, захватил и к себе в Кремль поволок. А в тот час барабан загремел, и глашатай на площади перед Кремлем объявил, что воевода польский, пан Гонсевский, велел того поляка схватить и голову ему отрубить, а девицу отцу вернуть. Стало быть, и на ляхов суд и расправа есть, ничего не скажешь.

Ну, а погодя малое время другое началось. Первым делом начал польский воевода ратных людей московских будто за делом то туда, то сюда посылать. То по Калужской дороге – разведать, не идет ли вор с войском на Москву. То по городам, где будто русские люди ляхов бьют, так чтоб порядок сделать. И всё за делом посылал, так что бояре и спорить не могли. А только назад на Москву те отряды не ворочались. Скоро почитай что вовсе российских ратных людей на Москве не осталось.

Поздняя осень уж была. И пан Гонсевский что ни день новое придумывал. Бояр одного за другим из совета, где они с поляками вместе все дела вершили, за супротивные речи прогонял и верных людей, из московских же, на их место сажал. И стал он с ними новые указы писать. Первое чтоб по улицам московские люди ни с пищалями, ни с саблями не ходили – будто для того, чтоб драк да смертоубийства в городе не было.