Читать онлайн Николай Краевский - Холостяцкие откровения

Эпохально-семейный роман

для взрослых

Произведение

литературно-художественное

в двух томах

Памяти безвременно

ушедших родителей

посвящаю

В этом романе я попытался честно рассказать потомкам, как мы жили и грешили во второй половине XX века. Автору-холостяку, как и тому неимущему пролетарию, нечего терять, отсюда и предельная откровенность излагаемых в повествовании мыслей. Быть может, на фоне других творений (которых, безусловно, будет написано еще немало о перипетиях последнего века второго тысячелетия) это произведение не покажется однотипным, а тем более высосанным из пальца.

Видимо, нет ничего ужаснее в этом мире, чем потеря любимых, близких, родных. В такие моменты очень остро начинаешь сознавать, насколько хрупка и призрачна грань между Жизнью и Смертью. Потеряв, почти в одночасье, вначале (в декабре 1991 г.) матушку, а затем (в марте 1993 г.) отца, которым от роду было всего по 55, я дал себе зарок, что обязательно напишу правдивую вещь, посвященную им.

Великий русский композитор Сергей Рахманинов, отмечая истоки, питающие его гений, говорил: "Своим дарованием я обязан Богу, одному только Богу. Без него я – ничто". Я же в этом смысле выскажусь приземленней: своим дарованием я обязан родителям, без них бы я был ничто. Светлая память о них – всегда в моем сердце…

И еще есть Душа, к которой испытываю неодолимое тяготение, – Душа моего любимого писателя Николая Васильевича Гоголя, с которой, надеюсь, встреча еще впереди.

Первый том – это рассказ о зарождении и становлении семьи – ячейки нашего общества. Временной отрезок – от начала, вернее, середины прошлого века до конца семидесятых. Помимо так называемой «клубнички» (супружеских измен, нескромных детских «шалостей», постельных сцен, художественно обоснованной ненормативной лексики героев в отдельных эпизодах и т.д.) идут серьезные размышления о судьбе страны-горемыки. Царящая в обществе двойная, а то и многочисленная (в зависимости от обстоятельств) мораль накладывает свой недобрый отпечаток и на взаимоотношениях в семье. А если, к тому же, сама семья создается, образно говоря, на зыбкой почве, то нетрудно представить, какие печальные последствия ее ждут. Что, собственно, и происходит с героями романа.

Все разворачивающиеся семейные страсти, события происходят на глазах мальчика, Славика Драйзерова, который сквозным образом проходит через повествование. Являясь натурой впечатлительной, романтической, мальчик пропускает их через свой пытливый ум и отзывчивое, неравнодушное сердечко. Он глубоко переживает разлад близких ему людей, и с ранних лет в нем растет и крепнет чувство неприятия этих ненормальных семейных, а впоследствии (по мере его взросления) и общественных отношений… Заключительный финал первого тома: семья распадается, и ее глава, Драйзеров-старший, уходит к другой…

Действие второго тома охватывает заключительную четверть века. Слава, теперь уже взрослый парень, покидает родительское гнездо, которое, собственно, уже давно порушено и перестало быть таковым, и становится бродягой по жизни… Идет яростный, усиленный поиск того, чего желает каждый смертный, – любви, счастья, справедливости. Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Деградация и хаос, блуд и хамство, захлестнувшие общество, словно всепроникающие губительные ядерные частицы (тоже, кстати, порождение XX века), растлевают наши души. Стремительный расцвет цивилизации, увы, ведет к уничтожению культуры. А это, в свою очередь, негативным образом отражается на здоровье народа и государства. И в итоге, на стыке второго-третьего тысячелетий, мы имеем то, к чему пришли изрядно потрепанные, заблудшие и опустошенные, – больное общество и слабое государство.

Но не все так мрачно, господа! Островки любви и счастья все же есть (и они, уверен, будут расти и множиться), и об этом вы тоже прочтете во втором томе. И, главное, стряхнув с глаз пелену порочного прошлого, мы обязательно поправимся. Ведь на смену болезни, если она не запущена, приходит выздоровление. Здоровый и праведный образ жизни, хочется верить, когда-нибудь все же войдет в нашу повседневность, как хлеб и вода.

«Давайте же, – призывает автор в конце романа, – не будем подделками, уродливыми подобиями». Это, можно сказать, одно из ключевых условий, по мнению автора, нашего будущего благополучия… Мы грешим, но мы и каемся. И в этом, видимо, наше спасение.

Николай Краевский

"Почитай отца твоего и мать твою,

чтобы продлились дни твои на земле,

которую Господь, Бог твой, дает тебе."

 Ветхий Завет,

 Исход,

 глава 20.

1.

К представительницам прекрасного пола Славик Драйзеров стал проявлять повышенный интерес со второго, если не с первого класса. Если не это, то, наверное, с его темпераментом следовало бы стать маньяком-насильником или просто бабником-обольстителем. Первое сразу надо исключить по причине жалостливого отношения Драйзерова к людям, разумеется, хорошим (к плохим бывал жесток, однако никакого к ним влечения, тем более полового, не испытывал) и отсутствия в его поведении врожденной и приобретенной наглости. Не "светило" и второе, поскольку не обладал Славик достойной в таких случаях внешностью (маловат ростом и не была привита любовь и привычка – красиво и со вкусом одеваться) и, опять же, недостаточно был смел и целеустремлен, быть может, просто ленив. Но есть, правда, и третий путь, уводящий от вышеобозначенного порока, – женитьба. Увы, здесь тоже не обошлось без проблем, потому как Драйзеров был вовсе не против жениться, но только по любви. Безумной, но ответной. Однако как-то все больше "везло" ему в жизни на безответную. Сие хроническое недоразумение к тому же усугублялось его неуживчивым, вернее, неприспособленческим характером, частыми ссорами с начальством, в результате чего нередко вынужден был менять места жительства, покидая один городок за другим. Это, согласитесь, едва ли сопоставимо с представлениями об уютном семейном гнездышке, которое приносит счастье.

На ум приходит анекдот… Тихий час в детском саду. Лидер средней группы знакомится с новеньким:

– Эй, слысыс, тебя как зовут?

– Вова.

– А сколько тебе лет?

– Навелно, четыле.

– А к женщинам тянет?

– Не-а.

– Значит, не четыле, а тли…

Акселерация, одним словом, господа. Не обошла она стороной и нашего героя. Первый раз Славик почувствовал себя мужчиной в семь.., восемь.., нет, наверное, все-таки в девять-десять лет, когда познакомился с Елизаветой Николаевной, классной дамой (не в смысле превосходной женщиной, хотя это тоже правильно, а учительницей начальных классов; мальчик в школу пошел почти с восьми). Елизавете Николаевне тогда по годам было около пятидесяти, возможно, и больше, но выглядела она, право, феерически: ярко накрашенные пухлые губки хорошо смотрелись на фоне иссиня-черных, длинных, почти как приклеенных, ресниц. И зубы были удивительно ровными и на редкость белоснежными для дамы зрелого возраста.

Разумеется, мальчику еще не дано было понять, что любая женщина желает всегда быть красивой, вне зависимости от своих природных и возрастных данных. И что, помимо естественной, красота бывает и искусственной, секреты которой известны чуть ли не с самого рождения, передаваемые в генах каждой представительнице слабого пола. Это уже потом, будучи старшеклассником, привлекательность учительниц воспринимал как должное и даже был глубоко внутренне возмущен, когда одна преподавательница по математике изо дня в день, из месяца в месяц появлялась перед классом в опостылевшей всем, во всяком случае ему, одной и той же кофте раздражающе неприятного желтого цвета.

Мальчик зачарованно впивался своими глазками в прекрасные уста Елизаветы Николаевны, изливающие не менее прекрасную, великую родную речь. Кстати, один из предметов, которые она вела, так и назывался: "Родная речь". Добавьте к этому изысканные манеры дамы – плавные, словно взмахи лебединых крыльев, жесты всегда ухоженных рук, едва уловимые поклоны головы, всегда со вкусом сделанную прическу и мягкую поступь еще не потерявшей формы фигуры – и вам, надеюсь, станет понятным, господа, то пылкое чувство, которое вдруг испытал мальчик по отношению к этой зрелой женщине… Впрочем, почему вдруг?! Волна авторской памяти чрезмерно спешит вперед, скрывая под собой любопытные поступки, эпизоды жизни Славика, относящиеся к еще более раннему его возрасту.

2.

Мальчик родился в семье военнослужащих, а военнослужащие большой и могучей империи, в подавляющем большинстве, словно цыгане, постоянно были на колесах и жили табором – в военных городках, то бишь в ограниченном пространстве и в узком кругу сослуживцев, особенно это было типично для житья-бытья на так называемых "точках", расположенных на приличном удалении от цивилизации. Сие обстоятельство, видимо, сыграло не последнюю, если не сказать решающую роль в индивидуальном становлении и развитии мальчика. Дело в том, что с ранних детских лет он был лишен возможности приобщаться к коллективу (коллективному сознанию, поведению), обществу своих ровесников через посещение детского садика, то есть воспитание получал исключительно дома, в обществе родителей, из которых мама Лена нигде не работала и тоже большую часть своего времени сидела дома. Но даже если бы и представилась возможность, папа Игорь, а именно он был главой и добытчиком семьи, вряд ли дал бы добро на детсадовское, то есть коллективное воспитание любимого и единственного сына. Отсюда и закладывалась основа эгоцентрической натуры будущего закоренелого холостяка.

А все началось с замочной скважины, да-да, обыкновенной замочной скважины, через которую можно подглядывать за тем, что происходит за закрытой дверью. Для пущей наглядности и убедительности, господа, хочу заострить ваше внимание на довольно дерзком и смелом по своему необычному и предельно точно психологически обоснованному содержанию кинофильме шестидесятых годов американского режиссера Марка Пауэла "Подсматривающий". Герою картины фотографу-режиссеру Марку Льюису (кстати, бьюсь об заклад, что Пауэл в немалой степени списал с себя этот неординарный образ) задается вопрос:

– Какой журнал самый продаваемый?

– Где девушки на обложке и без одежки, – слышим в ответ.

Фотограф не мог не знать этой бесспорной, затрагивающей животрепещущие струны человеческой психики истины уже хотя бы потому, что с детства пытался разгадать тайны "запретного плода", подсматривая через замочную скважину за обнаженными женщинами. Как ни печально и ни трагично, с возрастом познания и желания Марка в этой области трансформировались в маниакальную, болезненную зависимость, приведшую его к убийствам предметов обожания – фотомоделей. К сему, увы, приложил руку его отец, ученый, своеобразно проверявший на ребенке реакцию нервной системы на страх: подбрасывал спящему мальчику в постель ящерицу и проделывал другие изощренные операции. Чувство страха, возможно, изрядно замешанное на отвращении и ненависти, росло, крепло и… потребовало разрядки, снятия напряжения. Насилие ведь, как известно, в какую бы тогу оно ни рядилось, всегда порождает насилие.

Однако, ради Бога, не подумайте, господа, что наш Слава Драйзеров впоследствии все-таки приобретет репутацию маньяка и, так сказать, вступит в конфликт с мирским Законом. Спешу вас заверить и успокоить: к счастью, ни мама Лена, ни папа Игорь не проводили над ребенком ужасных экспериментов, но они были живыми людьми, к тому же очень молодыми родителями (поженились в двадцать), и, как говорится, ничто человеческое им не было чуждо, их плоти жадно и страстно тянулись друг к другу… И вот в один прекрасный день, да-да, именно в день, а не в ночь, до слуха пятилетнего Славика, раскачивающегося на ярко раскрашенной деревянной лошадке, – шикарном подарке к Дню его рождения, – из другой комнаты донеслись обрывки приглушенного женского смеха, перемежающегося с мужским воркованием. Звуки эти то стихали, то вновь давали о себе знать. Любопытство, завладевшее мальчиком, пересилило его интерес к лошадке, и он, расставшись с нею, подошел к соседней комнате и осторожно толкнул дверь, но она, естественно, оказалась запертой. Тогда Славик, слегка привстав на цыпочки, прильнул глазком к дверному отверстию для Т-образного ключа. И его взору открылась необычная доселе ему картина. Папа с широко раздвинутыми ногами и с приспущенными галифе (в тот будничный день, ближе к вечеру, Драйзеров-старший должен был заступить в суточный наряд, поэтому находился дома на законном отдыхе) лежал на маме и азартно покусывал ей ухо и шею. Мама при этом извивалась, как змея, как бы пытаясь вырваться из объятий чего-то горячо шептавшего ей на ушко. Увиденное длилось несколько секунд, затем, инстинктивно почувствовав недозволенность сего постыдного подглядывания, Славик ретировался. Но и тех секундных мгновений вполне хватило ребенку для глубоко потрясших его юное, пылкое сознание впечатлений. Раскрасневшийся, возбужденный он выбежал на улицу и долго бродил по окраине леса (гарнизон, где они жили, утопал в живописном лесном массиве), переживая случившееся. Подсознательно мальчик ощущал, что раскрывшаяся перед ним картина как бы пробудила в нем неведомые ранее желания, и теперь, "проснувшись", они его будоражили, тревожили, требовали к себе внимания. Но как их удовлетворить, малыш, понятно, имел еще весьма смутные представления. Однако проказница-природа, заложенная в генах, безжалостно искушая порочный росток, призывала действовать, действовать, действовать… Впрочем, не природа тому виной, а закравшийся в сердце бесенок.