– Дорогой, – сказала ему Мария (разговор происходил в спальне). – Мне кажется, ты меня не слушаешь.
– Извини, дорогая. – Хорнблауэр оторвался от разложенных перед ним бумаг. Он продумывал, как обеспечить основательный завтрак для тысячи людей, которые в течение всего последующего дня вряд ли смогут подкрепиться.
– Я рассказывала тебе, что сегодня поговорила с повитухой. Она произвела на меня хорошее впечатление. С завтрашнего дня она свободна. Живет она на соседней улице, так что не придется поселять ее у нас. Это очень кстати – ты ведь знаешь, как у нас мало денег, Горацио.
– Да, дорогая, – сказал Хорнблауэр. – Черные панталоны еще не приносили?
Переход от ожидаемых родов к черным панталонам был для Хорнблауэра совершенно естественным – через деньги, – но Мария увидела в этом только его бесчувственность.
– Неужели тебе панталоны важнее, чем твой ребенок? – воскликнула она. – Или чем я?
– Любимая, – сказал Хорнблауэр. Чтобы успокоить ее, пришлось положить перо и встать. – Мне о стольком приходится думать. Не могу выразить, как меня это огорчает.
Он ничуть не кривил душой. Не только весь Лондон – вся Англия будет наблюдать за процессией. Оплошности ему не простят. Но пришлось взять Марию за руки и утешить.
– Дорогая, – сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза, – ты для меня – все. Для меня нет в мире ничего, важнее тебя.
– Хотела бы я в это верить, – сказала Мария. Он крепче сжал ее руки и поцеловал их.
– Что мне сказать, чтобы ты поверила? – спросил он. – Что я люблю тебя?
– Мне было бы приятно это услышать, – ответила Мария.
– Я люблю тебя, дорогая, – сказал он, но поскольку она так и не улыбнулась, добавил: – Я люблю тебя даже сильнее, чем новые черные панталоны.
– Ох! – сказала Мария.
Ему пришлось продолжать, чтобы наверняка донести до нее свою шутливую нежность.
– Сильнее, чем тысячу черных панталон, – сказал он. – Можно ли требовать большего?
Она улыбнулась, высвободила руки и положила их ему на плечи.
– Этот комплимент я должна буду хранить вечно? – спросила она.
– Это всегда будет так, дорогая, – ответил он.
– Ты самый добрый муж на свете. – Говорила она искренно – голос ее дрогнул.
– А ты – самая нежная жена, – сказал он. – Можно мне теперь вернуться к работе?
– Конечно, милый. Конечно. Я такая эгоистка. Но… но, милый, я так тебя люблю. Я так тебя люблю!
– Ну, ну, – сказал Хорнблауэр, похлопывая ее по плечу.
Быть может, он переживал не меньше нее, но у него были и другие поводы переживать. Если он что-нибудь упустит, готовя церемонию, то останется на половинном жалованье до конца жизни, и будущему ребенку придется жить в бедности. А тело Нельсона уже в Гринвиче. Процессия назначена на послезавтра, когда прилив начнется в одиннадцать, и дел еще невпроворот. Хорнблауэр с облегчением вернулся к недописанным приказам. Еще с большим облегчением отправился он на «Атропу», где тут же с головой окунулся в дела.
– Мистер Джонс, вы меня обяжете, прислав сюда мичманов и подштурманов. Мне нужно человек шесть с хорошим почерком.
Каюта стала похожа на школьный класс: мичманы расселись на принесенных из кают-компании табуретках за импровизированными столами с чернильницами и перьями и принялись переписывать составленные Хорнблауэром черновики приказов. Сам Хорнблауэр метался между ними как белка в колесе, отвечая на вопросы.
– Простите, сэр, я не могу прочесть это слово.
– Простите, сэр, мне начать с красной строки?
