Хорошее жилище для одинокого охотника. Повести - страница 19




Показался вокзал. Баюнов перевел дух.


У билетной кассы понуро стояли трое. Баюнов нетерпеливо пристроился сзади. «Не мычит, не телится!» – осудил он кассиршу, которая не спеша выстригала, компостировала и подписывала билет для старухи с вещевым мешком на худенькой спине.


– В Логатов один билет, – сказал он.


– Все проданы, – безучастно ответила кассирша.


– Да вы что! Я недавно звонил, были.


– Были, а теперь проданы.


– Найдите хоть один. Я по телеграмме. Сестра умерла…


– Что же вы не сказали об этом, когда звонили? Я оставила бы. А теперь ничем не могу помочь…


Кассирша бесстрастно отвернулась. Баюнов почувствовал бессильную скандалезную злобу:


– Вечный запор в этой стране дураков. Чертовы железнодорожники! Напихают людей, как селедок в бочку.


Его неожиданно поддержал плешивый старик с нашивками за ранение на обтрепанном кителе.


– Верно, парень, – сказал он. – Я тут загораю вторые сутки. И не только я. И это в апреле-то месяце! Что же будет летом? Столпотворение!


В разговор ввязались еще двое. Баюнов отошел.


Вскоре, неотвратимо посвистывая, подошел поезд. Махая телеграммой и пятирублевой кредиткой перед носом толстой сановной проводницы, Баюнов сгоряча думал, как это нелепо, вся эта борьба за существование на каждом шагу. Чего уж проще – сел да поехал, и то приходится воевать! Бурная жестикуляция и отчаянные гримасы тронули проводницу, и она впустила его. В вагоне воняло портянками. Все места были заняты. Баюнов, умягченный, впервые после стольких тревог расслабленный, прикорнул к окну в тамбуре, но вскоре продрог и вернулся в сонную духоту вагона. Удалось присоседиться к молоденькому лейтенанту. В купе, кроме них, сидели старуха с чемоданом, перевязанным ремнями, презентабельный командированный мужик и молодожены, которые вполголоса рассказывали друг другу таинственные истории. Он сперва прислушивался, а потом, сморенный духотой, незаметно задремал под стук колес.


И снится ему полдневный жар, пустыня. Хочется пить. Он идет, волоча ноги, вязнущие в песке, а впереди назойливо, маняще блестит на солнце озерцо, маленькое, с ладонь; и тянет оттуда ласковой влажностью. Он думает: сон это или явь? И подходит ближе. И вот когда, чтобы напиться, ему нужно только шаг ступить, вырастают на пути, словно из земли, какие-то люди. Вглядывается он и узнает среди них и Нефедова, и Напойкина, и Анфису, и Нину Васильевну, и Колю; перегородили дорогу, толпятся враждебно. Тоска сдавливает горло. Все кричат, все чего-то требуют от него. Одна только Милена молчит, но и она среди них. «Чего вам надо?» – спрашивает он с содроганием. «Мы хотим пить, нас мучает жажда!» – кричат они. И думает он: они слепые; если я укажу им озеро, они вычерпают его и мне не оставят. И он хочет обойти их, но они его не пускают. «Разве я мешаю вам?» – спрашивает он. «Где-то здесь вода! – вопят они. – Оглянись, нет ли ее там, откуда ты пришел!» Он смотрит назад, но ничего не видит, кроме песков, уводящих в горизонту. «Сзади пустыня, – отвечает он в нетерпении. – Идите туда и не мешайте мне.» – «Мы выпьем твоей крови. А иначе умрем от жажды», – отвечают они. «А разве я пил вашу кровь?» – спрашивает он и озирается. И видит рассеянные на песке черные трупы; черные трупы на желтом песке. И понимает, что это он их умертвил. И страшно ему их возмездия. И он думает: дам им немного крови, они уйдут в пустыню и там умрут, а я напьюсь и силы ко мне возвратятся. Они приближаются и пьют по очереди его кровь из левого сосца, как млеко. И уходят по одиночке. Он чувствует, как кружится голова и слабеет тело, и падает на колени. Последней подходит Милена и улыбается загадочно. И он думает: если и она выпьет моей крови, я умру; а она меня любит; попрошу ее, чтобы ушла и пощадила меня. И вот он говорит, страдая от слабости и уверенный, что ему не откажут: «Я ослабел телом и не могу напоить тебя». Но Милена молча наклоняется и пьет из сосца и уходит, загадочно улыбаясь. А он думает: и все-таки я их обманул, ибо вода – вот она! Но, подняв мутнеющие глаза, он видит, что озеро исчезло и нет ничего, кроме желтых барханов, до самого горизонта. И отчаяние его так велико, а смерть так близка, что он испускает крик…