Читать онлайн Ева Громова - Хороший мальчик

«Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда»

Ст. 49 Конституции РФ

В рассказе также присутствуют сцены курения и употребления лекарственных препаратов, выписываемых только по рецепту врача. Пожалуйста, продолжайте читать с осторожностью.

Человеку, спасшему мне жизнь и психику, Татьяне З.

Когда я была совсем маленькой и играла в нашем большом светлом доме, я часто совала нос туда, куда, в общем-то, не следовало бы. Моя очень спокойная и, местами, даже немного рассеянная мама дорожила каждой минутой свободного от моего воспитания времени и старалась проводить его за чтением или здоровым дневным сном. И когда маленький, но толстый томик «Анжелики»1 наконец выпадал из ослабшей маминой руки на пол, и сама она, закрыв глаза, начинала тихо посапывать на диване в гостиной, я понимала: у меня есть два часа на то, чтобы делать всё, что мне захочется.

Бросив игрушки, я выходила во двор, рассматривала мамины цветочные клумбы, от которых она меня мягко, но настойчиво отгоняла, когда была рядом. Ходила по саду, мерилась ростом с деревьями и кидала камни в маленький искусственный пруд, в котором по ночам квакали лягушки. У меня было богатое, ещё не задушенное взрослыми реалиями детское воображение, и мне вечно казалось, что мамины берёзы со мной разговаривают, розовые кусты перешёптываются, а маленькие плоские камушки ойкают всякий раз, как я броском отправляла их в воду.

– Привет, вьюнок! – говорила я зелёному плющу, окутывающему решётчатый забор палисадника.

– Привет-привет, – игриво отвечали маленькие белые цветочки, проглядывающиеся среди листков.

– Добрый день, яблоки! – кричала я, бегая среди упавших на землю ещё не убранных мамой маленьких яблочек, родом с соседского дерева.

– Добрый, – наперебой друг другу отвечали мне они. – Добрый-добрый день!

– Здравствуй, фонарь! – остановившись под высокой раскидистой берёзой, я вежливо здоровалась с прикрученным к дереву садовым фонарём.

– Здравствуй, Ася, – также вежливо говорил он мне в ответ.

Я тайком раскрашивала фломастерами кирпичи внешних стен нашего дома со стороны малинника – так, чтобы родители не увидели и не отругали меня за это. Подъедала самые вкусные конфеты из хрустальной вазы за стеклом старого советского сервиза, да так часто, что очень скоро все мои любимые конфеты закончились, и остались одни только противные «ромашки», да «васильки»2. Но самым любимым местом в нашем доме для меня всегда оставался чердак. Там мы хранили старые вещи, игрушки, новогодние украшения и прочий хлам.

Мама, конечно, лазить мне там не разрешала. Говорила, что на чердаке темно, опасно и страшно скрипит пол. И, по сути, не согласиться с ней было нельзя, но детское любопытство так и распирало меня изнутри всякий раз, как я проходила мимо лестницы, ведущей с первого этажа прямиком туда – под крышу.

Чердак казался мне сказочным местом, где я всегда могла найти, чем себя занять: скакать по старой пыльной мебели, разглядывать семейные снимки, высовываться из окна и с высоты смотреть во двор к соседям. Я наблюдала за ними, разглядывала, как участковый дядя Вася в плетёном кресле читает газету, как его жена – тётя Люба – рыхлит землю в своих клумбах. Неподалёку всегда сидела их дочь-старшеклассница, нехотя перелистывающая страницы школьных учебников и время от времени списывающая из них что-то в тетрадь. Они и не подозревали о том, что здесь, на чердаке, сижу я и вглядываюсь в их будничную рутину, вижу всю их жизнь как на ладони. Впрочем, зрелище это быстро вгоняло меня в скуку, и я переключалась на главное сокровище, лежащее на чердаке – старое дедушкино охотничье ружьё.

Оно хранилось у нас как попало, за дверцами деревянного шифоньера3, завёрнутое в белое полотенце. Тут же, рядом с ним, стояли две тяжёлые коробочки с патронами, и, держу пари, если бы правоохранительные органы узнали о том, что вполне рабочее огнестрельное оружие вот так просто валяется у нас дома без сейфа – моим родителям наверняка крепко бы досталось. Но о том, что оно вообще у нас есть никто, конечно, не догадывался, да и в нашем маленьком захудалом городке редко кому было дело до бумажек и проверки чего бы там ни было. И потому, к этому холодному, неописуемо красивому произведению оружейного искусства на рандеву наведывалась лишь я одна.

Из разговоров взрослых я часто слышала, что если где-то лежит ружьё, то однажды оно обязательно должно выстрелить. Тогда я не понимала значения этих слов, и мне казалось, что они говорят про то самое – дедушкино. Я наивно полагала, что оно вот-вот, в любой момент, когда захочет, сможет выстрелить, и жаждала увидеть это собственными глазами. Я разворачивала ружьё из белого полотенца, подолгу рассматривала его тёплого цвета деревянный приклад, водила пальцами по холодному металлическому стволу, касалась спускового крючка. Затем, по обыкновению, брала тяжёлое оружие в руки, садилась на край подоконника и наводила дулом на всё, что только можно, воображая себя в зелёных кучерявых джунглях. И мысленно я стреляла, нажимая на курок, но совсем не в беззащитных воображаемых животных, а в злых людей, задумавших на них поохотиться.

За этим занятием меня однажды спалила моя слишком рано проснувшаяся мама. Перепугавшись, что я могу случайно пораниться, она отняла у меня дедушкино ружьё, замотала его обратно в полотенце и куда-то убрала. Окно закрыла, а меня, крепко схватив за руку, поволокла на первый этаж, теперь уже строго настрого запретив мне посещать мой маленький «сказочный мирок» под крышей дома. Вернувшийся с работы отец перепрятал ружьё, а вход на чердак закрыл тяжёлыми плитами. В следующий раз я оказалась там вновь лишь спустя много лет, незадолго до рождения моего младшего братика. Я снова поднялась по скрипучим ступенькам наверх после того, как на чердаке закончили ремонт и превратили его в мою собственную комнату. Но было уже слишком поздно, и от моего старого уютного места уже ничего не осталось.

– Обещаешь быть моей самой лучшей подружкой? Всегда-всегда! Даже если мы переедем и больше никогда не увидимся. Обещай, что всегда будешь меня помнить!

С Дашей Алексеевой мы познакомились в далёком для нас детстве, из которого мы, в сущности, мало что помнили. Первым днём нашей завязавшейся дружбы было принято считать день рождения её матери, на котором присутствовала вся моя семья и, в том числе, я сама. Как обычно это и полагается у маленьких девочек, насильно сведённых в одной комнате родителями с фразой «ну, поиграйте тут вместе», с первых же минут мы стали лучшими подружками.

Будучи ещё дошкольницами, мы коротали огромное количество свободного времени за игрой в прятки и догонялки, переодеванием в шмотки друг друга (за что нас постоянно ругали наши родители), издевательством над куклами и совместным просмотром кассетных мультфильмов. Больше всего, конечно, нам нравилось носиться по улице с весёлыми криками, не замечая, как быстро проходит время и как скоро пора идти домой. Благо – жили наши семьи по соседству, буквально через несколько домов друг от друга.

– Вот было бы классно, если б мы жили рядом, – мечтательно потягивалась я на солнышке, сидя на скамейке, пока расположившаяся рядом Даша теребила в руках тряпичную куклу в фиолетовом платье и чепчике, с которой в детстве она не расставалась. – Мы бы проделали дырку в заборе и прибегали друг к другу в гости, да?

– Да, было бы здорово, – радостно смеясь, кивала моя подружка.

С детства Даша была из тех девчонок, кто во время жаркого спора предпочёл бы либо отмолчаться в стороне, либо еле слышно протянуть: «Ребят, давайте не будем ссориться…». И долго я совершенно не могла понять, с чем это связано, даже пыталась воспитывать её, учить своему бойкому и смелому характеру, готовности бросаться в бой при малейшей необходимости. Однако, воспитанию Даша поддавалась неохотно и из рук вон плохо, а вскоре и вовсе выяснилось, что её родители и дня не проводят без того, чтобы не ругаться на виду у собственной дочери.

Даша не пыталась никого мирить, заведомо зная, что дело это гиблое, а главное – неблагодарное. Защитишь маму – обидится папа, встанешь на сторону отца – уже мать устроит сцену ревности. Ещё в детстве Даша поняла и приняла важный для себя жизненный урок: в любых конфликтах лучше держаться в стороне и соблюдать нейтралитет. Так и попадёт меньше, и совесть будет честнее.

Когда пришло время, мы обе пошли в школу – в единственное во всём нашем маленьком посёлке городского типа учебное заведение под громким названием «Гимназия №12». С настоящими гимназиями она едва ли имела хоть что-то общее: грязный, кое-где провалившийся пол, советские коричневые доски, по которым и мел-то едва писал. Неровные парты, крашеные розовой малярной краской в попытке скрыть их реальный, весьма почтенный возраст. Здесь мы провели с Дашей одиннадцать незабываемых, во всех смыслах этого слова, лет рутинных мучений, бесполезных зубрёжек и ненависти ко всему сущему. Школа убила во мне последнюю, итак уже еле дышащую где-то в глубине сознания, веру в чудо, уступив место суровой реальности. И едва я переступила порог «Гимназии №12» – садовые цветы и уличные фонари перестали со мной разговаривать.

Училась я, надо сказать, еле-еле вытягивая свои весьма поверхностные знания до уровня четвёрок. Ни один из школьных предметов не захватывал и не пленял моего интереса, и лишь физкультуре удалось найти хоть какой-то отклик в моём сердечке. На удивление, практически растерянная мной детская жажда активности смогла проявиться в физических упражнениях, спортивных играх и беге на дистанцию. Время шло, цифра в заглавии класса менялась, и очень скоро за мной закрепился образ холодной жёсткой спортсменки со свирепым взглядом, серьгой в проколотой брови и ровно подстриженными под шею тёмными волосами.

А вот моя лучшая подружка Даша, чуть более способная к гуманитарным наукам, но всё ещё полный ноль в математике и физике, выросла и расцвела в прекрасную хрупкую девчонку с тонкой шеей и маленькими плечиками. Её длинные шоколадного цвета волосы, по обыкновению сплетённые в широкую косу и слегка выгоревшие на солнце, словно специально подобранный по случаю наряд сочетались с её круглыми голубыми глазами. А свисающая на лицо длинная чёлка обрамляла алые вечно смущённые щёки.

И мы были странной, такой разной по внешности и темпераменту парочкой подруг, но так любили друг друга, что о дружбе ни с кем более, кроме нас самих, речи, почему-то, не шло. Я была для неё тем единственным человеком, который всегда, невзирая на обстоятельства, был целиком и полностью на её стороне. Никогда мне не представлялось ни возможности, ни, тем более, желания выбирать сторону в споре или конфликте, потому что неизменно я пребывала лишь на стороне Даши – единственно правильной для меня стороне. Сама же Алексеева была, пожалуй, последней, ещё не потухшей моей верой во что-то чудесное. По-детски наивную и до сих пор безумно доверчивую, спокойную и такую добрую Дашу я была готова защищать ценой всего. Порой мне казалось, что я способна даже убить за неё, ведь именно эти качества, сохранившиеся в ней, я уже посмела растерять когда-то в себе.