Она села на кровать, открутила крышку и, щедро зачерпнув крема, шлёпнула мне на щеку.
– Этот кр’ем мгновенно убир’ает ссадины, цар’апины, синяки. Таким обр’азом домашние р’азбор’ки не становятся общественным достоянием. Главное – нанести в течение суток.
Крем противно защипал, я попытался вытереть его рукавом рубашки, но Вильфионеда остановила мои руки.
– Потер’пи, Ка. Знаю, мало пр’иятного, особенно в пер’вый р’аз.
– И часто ты им пользовалась?
– Не так уж и часто, Ка. Ну, может, р’аза тр’и-четыр’е в неделю, – она дёрнула плечиками, будто смахнула чьи-то призрачные прикосновения.
– Знаешь, это даже чаще, чем я попадал на кулачные бои. Но я хотя бы на этом зарабатывал.
– Можно сказать, я тоже.
– Вот как?
– Да, домашние побои – неотъемлемая часть семейной жизни.
– Что ж, у нас на Левом берегу другие порядки. По всей видимости, это прелести жизни в Медине?
– Это пр’елести жизни жены богатого и влиятельного мужа, Ка.
– То есть свежая рыбка на завтрак, яркие тряпки, личная лодка – все это стоило постоянных побоев?
– Ооооо, Ка, – ее глаза хищно сверкнули, – уж не тебе об этом р’ассуждать. Или свежая р’ыбка на завтр’ак стоила того, чтобы навеки сгубить свою душу?
– Ты ничего обо мне не знаешь, убери свой чертов крем от меня, – я вытер его с лица, несмотря на ее попытки удержать меня.
– Ты тоже обо мне ничего не знаешь! – она вскочила с кровати и направилась к выходу, но резко развернувшись, толкнула поднос так, что кофе расплескался, забрызгав чёрными кляксами белое бельё. – Ты недостоин даже моего кофе!
Эта глупая истеричная женщина выскочила из комнаты, предсказуемо хлопнув дверью.
Если это мой последний день в жизни, то начинается он прескверно. Хотя, конечно… это не мой последний день. Это последний день в жизни Азиака, которого угораздило получить такое пренеприятное задание, как убийство меня.
Я отослал верёвку следить за ним для того, чтобы она просто не путалась под ногами.
Была ещё одна причина, однако. Я хотел, чтобы эта высокомерная вещичка была в первом ряду намечавшегося спектакля.
Путь из Медины до Левого берега был утомителен по большей части от того, что несколько раз мне приходилось переодеваться, попутно обворовывая несчастных домохозяек. Несладко придётся им вечером, когда вернувшиеся мужья не обнаружат комплектов одежды. Не иначе тайный любовник сбежал, спутав одеяние.
Мой последний на сегодня, наряд рыбака, стал лучшей маской в зловонных переулках Левого берега. Здесь рыбаков, как рыб в море, люди-невидимки, недостойные даже взгляда торговца, которого они снабжают. Удивительно, как презрительно относятся к добытчикам те, кто на костях этой самой рыбы строит себе лучшие дома. Рыбакам не разрешено продавать улов на рынках и базарах, они могут сбыть рыбу только гильдии торговцев. А торговец – это отдельный вид человека. Если я убил сенатора быстро и без мучений, то эти медленно гноят рыбаков в нищете, то и дело опуская закупочные цены и в то же время поднимая продажные.
Рыбакам выживать особенно тяжко, но раз уж ты уродился в такой семье – выхода нет, по крайней мере, так говорят все.
– Скажи Пиваке, что пришёл Огневик. Срочный разговор, – бросил я трактирщику.
Тот поначалу презрительно скривился, увидев слишком простого для «Гриняка» гостя. Пару медяков за пинту дешевого пива не стоили его внимания, он надеялся оставить меня на попечение местной официанточки. Но, услышав кодовое слово, коим за последние пять лет стало мое прозвище, торопливо скрылся из виду.
