– Конечно-конечно, – Люська придержала ему дверь, кинув страшный взгляд на Олечку. – Разумеется, завтра же.
Створки за ними сомкнулись. Олечка села в кресло и беззвучно заплакала, вытирая лицо пухлыми маленькими ручками. Алёна поставила уже никому не нужный поднос на первую попавшуюся поверхность и подошла к ней. Олечка подняла мокрые несчастные глаза:
– Я ведь всё правильно сделала, – пробормотала она. – Точно как на фотке. Там же просто всё. Чего он завёлся?
– По морде б ему дать, по красивой, – сказала Алёна.
В зал тяжело вошла Люська. Шикнула на кого-то любопытного, пытавшегося прорваться следом, плотно прикрыла дверь и плюхнулась в ближайшее кресло.
– Вот урод, – прокомментировала она со вздохом. – Еле уломала, чтоб шум не поднимал. Орал, что в суд подаст на салон.
Олечка разрыдалась ещё горше. Люська кинула на неё хмурый взгляд и сообщила:
– Да не вой ты, не уволим. Где хозяйка себе мастера искать будет? У тебя же запись на две недели вперёд. Ну, оштрафует, поорёт. Не ты первая, не ты последняя. И он не последний такой.
– Я же всё правильно делала, – всхлипнула Олечка. – Всё-всё, как на его фотке.
Люська помолчала. Алену вдруг невыносимо замутило. Казалось, терпкий запах косметики, переполняющий салон, серыми щупальцами пробирается в горло, перекрывая доступ воздуху.
– Я пойду, подышу, – буркнула она, стремительно вылетая в дверь.
Чёрный ход был ближе. Да и шанс столкнуться с кем-то казался меньше. Алёна обессилено села на ступеньки, чувствуя, как приятно холодит ветерок горячие щёки. Пусть тёплый, зато живой, движется. Дышит
– Ты чего это сидишь? – раздалось у неё над головой. – Плохо, что ли?
Она подняла голову. Над ней стоял дядя Витя и щурился от яркого солнца.
– Дядь Вить, – спросила она вместо ответа, – А ты чего сегодня при параде?
На нём была чистая футболка и постиранные штаны. И, действительно, не пахло привычным перегаром.
– Меня сегодня жена ждет, – важно сообщил дядя Витя, садясь рядом на ступеньку.
– А, – сказала Алёна. И подумала – как всё просто.
– Вот сейчас доубираюсь здесь, да и поеду, – продолжил дворник, рассматривая что-то вдали, за стоянкой.
– Так рабочий день ещё не кончился, – пробормотала Алёна. – Отпросились, что ли?
– Отпросился. А то не успеть, ехать-то далеко.
По небу плыли крошечные прозрачные облака. Таяли, как мороженое, в глухой яркой синеве, рождались снова, торопились, играя друг с другом в пятнашки и зависали на одном месте. Алёна смотрела в небо пустым взглядом. Возвращаться в салон смертельно не хотелось.
– А почему далеко ехать? – вдруг спросила она у дяди Вити. Мысль о том, что снова что-то кажется неправильным чуть взбодрила и отвлекла. – Вы же на соседней улице живёте.
– Я да, – согласился дворник. – А жена за городом. На кладбище. Пятнадцать лет уж как. И я к ней езжу туда.
– Часто? – тихо спросила Алёна. Это почему-то показалось важным.
– Да, каждую неделю, – сказал дядя Витя. – У меня ж никого, кроме неё, нет. Люблю я её, старуху мою. Вот и езжу.
– Вы о ней, как о живой, – сказала Алёна.
– Эх, милая, – вздохнул дядя Витя, поднимаясь. – Когда любишь, оно уже без разницы – живой, мёртвый. Всё одно рядом да вместе. Ну, пойду я, мне ещё дела делать надо.
Он зашагал куда-то к дороге, а Алёна всё смотрела и смотрела в обтянутую потрёпанной футболкой спину. Потом подняла глаза. С крыши соседнего дома стремительно взмыл вверх голубь, серой тенью запутался в солнечных лучах и пропал, потонув в бездонной синеве.
