Хозяева прогоняют гостей - страница 11

Недоумение отразилось в синеве взгляда девушки, но уже через несколько секунд сменилось глубокой, как море, грустью.

– Вы не поняли, – тихо сказала она. – Вы не поняли. Они все… все…

Гладя по голове плачущую Риаленн, Харст ощутил в груди резкую боль, которая успела позабыться за сорок лет, проведенных в лесах. И, сжимая зубы, он молил всех известных ему богов, чтобы эта боль не оказалась одной только болью.

Дом зверобоя находился в Роглаке, деревушке, что лежит в пяти милях от перевала Скохкорра. Вокруг Роглака нет особенно густых лесов, что лишило Харста конкурентов в хитром охотничьем ремесле: кому охота селиться в такой дали от зверя? А Харст просто помнил простой закон природы: волк не таскает куриц из деревни, у которой поселился. Смешно? Да, смешно… если забыть о том, что именно в харстовом доме не переводилась вкусная и сытная еда и его Лансея никогда еще не жаловалась на плохую одежду. Удача шла бок о бок со старым охотником, шла вместе с песней, у которой не было ни конца ни края, и вместе с ней ложилась на тетиву дедового арбалета: лети, быстрокрылая!

Роглак встретил Харста и Риаленн покосившимися избушками, снежной пылью проселочной дороги – какая дорога! горки-пригорки, выбоины-ямы, только горным козам бегать! – и терпким дымом печных труб. Запах дыма внушал Хранительнице звериный страх перед человеческим жильем, и только одна вера в то, что охотник не даст ее в обиду, не давала ей рвануться назад и исчезнуть в снегах – навсегда, навсегда… А охотник шел и поминал самыми нехорошими словами старосту Глейна, которого угораздило появиться на перекрестке в самый неподходящий момент.

Рот открыл староста – хоть ворона залетай.

– Здравствуй, пролен Глейн. Удачи тебе в твоих нелегких трудах. Вот, заказ твой несу. В смысле, шкуру зверя диковинного. Девушка в заказ не входит.

– А… ну да. Спасибо, Харст, удружил. Уплачу, как положено. На чай заходи.

В чем нельзя было упрекнуть Глейна – так это в скупости. Платил он всегда ровно столько, сколько обещал, а обещая – не занижал цену. И чаем угощал – тоже не скупясь. Понимал, видно, что лучшего зверобоя, чем Харст, не отыскать миль на триста вокруг. Другое дело, что сам охотник никогда так не думал о себе: еще дед его, передавший свое оружие внуку, потому что Ретмаса, отца Харста, дух леса призвал к себе раньше, чем следовало, – еще дед его говорил ему, впервые смотревшему на мир сквозь арбалетный прицел: зазнайство – путь к поражению. А Харст любил деда и слушался его. И когда глаза дряхлого старца остались открытыми навсегда, он сам выкопал для деда могилу у рощицы. И крест поставил – по обычаю, чтобы духи Стихий не отводили дедовских стрел от добычи на последней охоте.

Долго смеялись сельчане, когда одиннадцатилетний мальчуган, шмыгая носом, поправил вихры черных волос и взвалил на себя полупудовый арбалет. Все были уверены, что "охотничек" проголодается и вернется на следующий день.

Он не вернулся. Ни на следующий день, ни через неделю.

Харст возвратился в Роглак только через восемнадцать дней. Возвратился в новых сапогах, штанах, рубашке и куртке, потому что шкуру его первого снежного кота, добытую в Гареннских предгорьях, в городе оценили в полторы тысячи цехинов. Лес принял охотника и, как надеялся Харст, полюбил его.

А дальше – дальше протекли шесть по-юношески длинных лет, и смоли его волос и доброму сердцу покорилась самая красивая девушка Роглака, рыжеволосая Лансея. Отец ее не препятствовал браку: за бесшабашной улыбкой семнадцатилетнего охотника он видел не только то, что видели все – заново отстроенный дом и не переводящееся в нем мясо – но силу, которая дается только через суровые испытания судьбой.