– Вылезай, – весело приказала жрица Воды. – Пойдем в избушку, а то эти молодцы и втроем целого оленя уплетут, одни кости нам оставят… священные, правда, но я предпочитаю мясо… гррр… Грудинку там или окорок. Ела когда-нибудь оленину? Ну, конечно же, ела, ты ведь лесной житель, знаешь толк в хорошем мясце, не то что эти деревенские огуречники. Но ее, оленинку, нужно уметь не только кушать. Оленинку надо еще и приготовить уметь. Это целая симфония – перец, лук, вино, травки… Ну, вот мы и дома, а ты боялась!
В избушке дым стоял до потолка – разухабилась печь, выгоняя из деревянных стен жалкие крохи мороза, на огромном столе возлежала оленья туша, а вокруг нее трудились трое жрецов – кромсали на части свежее, красное мясо, натирали его чесноком, так, что глаза щипало до слез, посыпали, поливали, смазывали – всем, что только ни нашлось под рукой. Астерель со смеющимися глазами, весь с головы до ног в оленьей крови, с ножом в руке, походил на дикого варвара; остальные ему не уступали. Впрочем, Схайли и глазом не моргнула – живо утянула Риаленн поближе к печи – сушиться. По всему было видно, что такие празднества ей не впервой. В избушке стоял такой кулинарный угар – хоть кувалду вешай. Это вам не огуречники.
Это – жрецы.
Стихийные которые.
– О, замечательно, – оживился Цархон, увидев пополнение. – Милые дамы, ваша работа – в тазу. Обваливайте эти восхитительные кусочки в муке – и на противень! Тут же! Незамедлительно! Сегодня будем пить вино, сегодня будет праздник!
– Седина в бороду, бес в ребро, – подсказал Варгул.
– Это уж точно! – легко согласился жрец Земли. – Со всеми вытекающими последствиями! Дамы! Принимайте заготовку!
Заготовка, являвшая собой печень, истекала соком чужеземных лимонов-желторотиков и неповторимым букетом ароматов, и Риаленн, которая как будто и не была голодна, вдруг ощутила поистине зверский аппетит. Должно быть, это сказалось ледяное купание, а может, и танец… или песня… Что же касается Схайли, она ловко обваляла оленину в муке и лоно железного противня, шкварчащее маслом на разные голоса, приняло в себя первую порцию сырого мяса.
Риаленн готова была каждую минуту сойти с ума или умереть, но все шло, как полагается: шипело масло, вгрызаясь в плоть сквозь поджаристую корочку, приплясывали вокруг растерзанного зверя три мясника, и собственные руки колдуньи против ее воли уже обваливали в муке очередной кровоточащий кусок. Дым стоял коромыслом, трещала печь, январь заглядывал в окно поднявшимся солнцем, сверкало в его лучах Чистозеро – и вдруг Хранительница почувствовала, что все не должно было произойти так, не… не должно было…
А как – должно было?
… костяной клинок под сердцем, губы пестрой кошки – кровь и мех, и следы когтей в снегу, и обрывки черного платья…
… Харст и Лансея над холодеющим телом, ночью, с ножами…
… огонь – помнишь? все помнишь? помни…
… четыре стальных лезвия – на одно-единственное сердце…
– Эй, Астри! – это, конечно, Цархон. – Присмотри за печкой, пока я унесу остатки в погреб.
Риаленн обернулась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как хилый старичок, насвистывая, поднимает на плечи половину оленьей туши. Сам открыл дверь, сам закрыл ее за собой. Тем не менее, никому из оставшихся и в голову не пришло удивиться, что свидетельствовало о том, что подобные штуки Цархон выкидывает не в первый раз.
И снова – неприятный холодок: как будто не в доме она, где проходит ритуал Очищения, а в ловушке. В хитрой и опасной ловушке.
