– Найди всё что можно и нельзя по аварии, – рыкаю и тянусь к карману.
Вынимаю телефон и, попеременно то, благодаря, то проклиная Т9, набираю текст:
«Ты в безопасности. Это мой дом»
Сую снегурке под нос и, заметив, что прочитала, указываю в сторону крыльца.
– Пойдешь?
Вижу, как подрагивают влажные ресницы, как беспокойный взгляд мечется от моих людей во дворе в сторону входной двери, и легко считываю вздох облегчения на слегка порозовевших губах, когда та самая дверь распахивается, а на пороге возникает Серафима в своей любимой меховой жилетке поверх халата и валенках.
– Альберт Янович, доброй ночи. Я всё сделала, как велели. Кровать чистым бельем застелила, воду в ванну набрала. А вы чего ж тут мерзнете?
– Воздухом дышим, – не сдерживаю улыбки. Смотрю на гостью и киваю ей в сторону крыльца, – теперь идем?
– Да.
Вот только сказать у нее получается чуть лучше, чем сделать хоть шаг. Слаба. Слаба до невозможности.
Котенок трёхдневный, пожалуй, сильнее.
Не желая медлить и рисковать, что тонкие ноги откажут, подогнутся, а красивый носик встретится со ступенями, подхватываю брюнеточку на руки и в восемь шагов заношу ее в дом, затем в гостиную. Усаживаю на диван и отступаю на пару шагов, чтоб дать осмотреться:
– Добро пожаловать в мой дом.
8. Глава 8
Короткий стук в дверь обрывает наш с Томилиным разговор.
– Можно?
На пороге кабинета переминается Шац.
– Иван Степаныч. Конечно, проходите, – делаю приглашающий жест рукой. – Выпьете?
Указываю на комод, где на подносе стоит початая бутылка Джека, ведерко со льдом, чистый фужер и тарелка с ломтиками лимона.
Доктор переводит взгляд с меня, сидящего в кресле за рабочим столом, на Влада, расположившегося на диване, кивает.
– Кхм, не откажусь.
Многообещающее начало.
Делаю небольшой глоток из своего стакана, ощущая, как теплая волна омывает гортань и дразнит рецепторы волшебным ароматом, а затем прокатывается по пищеводу вниз. Медленно выдыхаю.
Дожидаюсь, когда Шац, приготовив себе напиток, расположится на свободном месте, интересуюсь:
– Как она?
Вопрос на миллион долларов. Хотя последнему дураку понятно, что хорошо – вряд ли может быть.
– Не слышит.
Поджимаю губы. Это я и сам выяснил… еще час назад, когда мы со снегуркой недолго общались с помощью телефона.
Теперь же меня интересуют детали. Сильно интересуют. Потому что разбитую переносицу я тоже срисовал, как и синяки на запястьях.
А Серафима, помогавшая Эльзе принимать ванну, куда меня, естественно, не приглашали, поделилась, что у девчонки большая гематома на животе и отчетливые следы пальцев на шее сзади. И, судя по размерам отпечатков, вряд ли брюнеточку так крепко обнимала любимая подружка.
– Разрыв барабанных перепонок, Альберт Янович, вещь очень и очень неприятная. Это постоянные головные боли, головокружение, тошнота, рвота. Лекарства я выписал, но только время покажет, восстановится слух или нет. Частично или полностью.
– А может не восстановиться?
Представляю, что снегурка идет вдоль трассы и не слышит, как мимо в опасной близости проносятся и сигналят дико ревущие машины, и внутренне ежусь.
Хреновый расклад. Очень.
– Всё может быть.
Нет. Меня подобное не устраивает. Хочу конкретики.
– Как скоро станет ясно? – щурится Влад.
Да, мне тоже интересно.
– Все зависит от организма. Может, через несколько дней всё нормализуется, а может, через месяц придется делать новое обследование и прибегать к операции.
