Тимур, конечно, ответил мне взаимностью, но не сразу. Несколько секунд он отпирался и пытался высвободиться из тесных объятий его мамочки, прослезившейся от трогательности момента. А потом смирился и растаял. Позволил себя зацеловывать.
Я, смахнув слезинки, довольная тем, что между нами вновь воцарились понимание и гармония, посадила Тимура на колени и уткнулась взглядом в художества, разложенные на столе.
– А эту картинку папа рисовал? – заметив среди рисунков дочери один, напоминавший скорее чёрно-белую фотографию, я взяла его в руки и внимательно рассмотрела.
И снова мой, приближенный к реальности, портрет видели мои глаза, очень похожий на те портреты, которые сожгла когда-то. Но на этом портрете я была изображена с покрытой головой, и не одна, а с маленькой Марьяной. Держала её на руках.
Почему-то этот рисунок напомнил мне икону. Отчего по спине пробежал холодок.
Ну, ясно, что Фархад был мной одержим ещё с момента, как я сбежала из игры. А может, и раньше. Изначально его навязчивой идеей было – отловить меня и посадить на цепь, чем он грезил и не отпускал эту мысль из головы. А после, как полагаю, я запала ему в душу немного в другом контексте.
Наверное, Фархад думает, что испытывает ко мне любовь, хотя я в его чувства особо не верю. Меня пугает такая любовь, напоминавшая откровенное помешательство на объекте страсти. Это не любовь, это сумасшествие. Фархад сам внушил себе это чувство, корявый образ которого проявился и прогрессировал с годами в результате постоянных размышлений обо мне.
Так я предполагала. А как у него в голове всё работает, я не знала.
По предсказаниям тётеньки из далёкого прошлого, я свою вторую половинку – принца заморского – уже нашла, и теперь неукоснительно следую по предначертанному мне пути.
Если Фархад имеет гражданство Эмиратов, которое получить не так-то просто, то мне несказанно повезло встретить его. По сути, о чем я мечтала, почти сбылось.
Однако, глядя сейчас на детей и понимая, что они толком не жили вообще, не только в России, но и в принципе жизни не вкусили, и сейчас решается их дальнейшая судьба вовсе не в пользу моих планов насчёт них, становится грустно от безысходности.
Я-то мечтала оказаться в восточной сказке, но вот их судьба кардинально изменится из-за того, что моя мечта осуществится, но со своими поправками. Дети мои не узнают, что такое – ходить в церковь, они примут другую верю, потому что их обяжут, должны будут свыкнуться с обычаями чужой страны и считать эти обычаи своими. За них всё уже решено.
Пока я буду наслаждаться свой собственный сказкой, дети будут существовать по чуждым нам законам. Их никто не будет спрашивать, хотят они так жить или нет. Они и не откажутся так жить, потому что не знают, что есть другие варианты.
Разве такого будущего я желала для детей, когда мечтала оказаться женой восточного принца?
Теперь-то я понимаю, что мечтать нужно осторожно. Потому что я не одна, у меня уже есть дети, которых потяну за собой, куда бы не шла сама. Как, к примеру, и случилось.
Что будет с ними – риторический вопрос. И этот вопрос куда важнее вопроса касательно моего будущего.
***
Пока водила Тимура в туалет, осмотрела дом. Обычный такой дом с интерьером, напоминающим цыганский или, что более привычно для глаза, деревенский: мебель аляпистая, ковры везде, где только можно было их повесить и постелить. В контрасте со всем этим тут имелась и дорогая бытовая техника, и антикварные вещи, вазоны, фарфор, расставленный невпопад в тех местах, где было странно их видеть, и роскошные, но безвкусные шторы, и прочее, прочее…
