Он же привык к тому, что еду приходилось добывать, воруя у людей, за что часто можно было получить веником по хребту. Или охотясь. Или добывая в драке со своими сородичами, отчего на его мордахе были шрамы от когтей. А здесь ему были рады только потому, что он поел и попил. Просто кошачий рай какой-то!
Буран ушел не сразу.
Еще погрозил пальцем неугомонной мыши, которая тоже по-своему очень обрадовалась, что в ее пустующем доме появился человек, а вместе с ним и еда, которую очень хотелось срочно попробовать. И лишь когда убедился, что вся живность наконец угомонилась, Гуля крепко уснула под урчание кота, а Гром — слава яйцам! — не проснулся, почувствовав страх девушки, поплелся на свое место у края леса, откуда было видно всю деревню и дом девушки в том числе.
Всё было тихо и спокойно, поэтому медведь развалился на траве снова, чуть прикрыв веки, но не позволяя себе уснуть.
Обещание, данное другу, — это святое.
И если ради этого придется спать под порогом у девушки, он с легкостью будет делать и это, лишь бы душа Грома наконец стала таять спустя столько лет ледяного отрешения и скрытой боли.
Не дай бог никому пережить то, что было в жизни Грома.
Об этом даже вспоминать без дрожи было невозможно.
Много лет он жил рядом с этим ворчуном и тихо просил медвежьих богов только об одном — чтобы его молчаливый, вечно хмурый друг снова стал улыбаться. Хоть иногда. Хоть чуть-чуть.
Разве он о многом просил?
А эта девушка разбила броню ворчуна так, что она треснула с хрустом, и явно оглушила Грома, хотя она сама ничего и не делала — просто тихо жила своей одинокой скромной жизнью.
Гром проснулся на рассвете.
И как почувствовал Буран, в довольно неплохом настроении. Но что медведя порадовало особенно — друг всё-таки решил приготовить обещанный завтрак за ночные труды, а не прилетел сюда сломя голову, потому что мысли о девушке занимали всё его существо.
Ощущая даже за много километров аромат жареного мяса и яиц, Буран был счастлив и адски голоден в ожидании домовитого друга в мыслях о том, что пора бы начинать сближение с девушкой.
А то сколько можно ходить вокруг нее по лесу и облизываться?
Но, зная Грома и его упрямство, Буран понимал, что убедить его будет очень тяжело.
Тут надо было действовать хитрее.
Поэтому, когда друг появился на поляне с плетеной корзинкой, откуда шел просто умопомрачительный аромат еды и, черт побери, даже сваренного кофе, Буран широко улыбнулся, радостно пробасив:
— У Гульки ночью друг появился. И они решили жить вместе.
— Что?!
Хитрого блеска глаз своего друга Гром не заметил, поэтому его лицо вытянулось и даже как-то побледнело, а в груди опалило так, что на секунду стало тяжело дышать!
Вот так и оставляй девушку на попечение друга всего на одну чертову ночь!
Ярость захлестнула с такой силой, что одежда на мощном теле Грома просто затрещала, потому что медвежья сущность взревела и рвалась наружу, а Буран вдруг обхватил его своими ручищами, не позволяя кинуться вперед и натворить непоправимых дел, за которые будет стыдно и горько. Но потом, когда Гром придет в себя.
— Тихо-тихо, дружище! Ну ты чего так завелся-то?
Буран смеялся?
Ему, мать-перемать, смешно было?!
У любого другого берсерка кости бы разлетелись в разные стороны, когда Гром в буквальном смысле скинул его с себя, оглушительно зарычав. Но Буран был мало того что чистокровный медведь, так еще и из охраны — только эта сила и ловкость спасли его от множества переломов и разрывов всех тканей.
