Сижу на парковке и наблюдаю, как автоматические двери открываются, если кто-то приближается, и закрываются, когда человек проходит. Я смотрю на себя в зеркало заднего вида, расчесываю волосы и прячу веснушки под макияжем. Редко пользуюсь тональным кремом, но мне бы не хотелось, чтобы мама с порога советовала мне «привести себя в порядок». Толку от моих усилий мало – косметика просто образует бежевые капельки пота, которые я вытираю салфеткой. По крайней мере, мои глаза выглядят нормально – белки четко выделяются на фоне зеленых радужных оболочек. Думала, они будут налиты кровью, учитывая количество часов за рулем.
Сижу еще несколько минут, глядя на здание.
Поскольку мама сломала запястье, ее отправили в больницу Святой Агнессы на физио- и трудотерапию. Фил намекнул по телефону, что, возможно, мать останется там навсегда. Я была настроена скептически, но брат сообщил, какой хаос творится в доме. Как-то с трудом верилось, что моя привередливая мать могла такое устроить: открытые контейнеры с едой в бельевом шкафу и грязная одежда, засунутая в ящики комода, брошенные включенными горелки, полуночные блуждания по соседским дворам и упорное желание продолжать водить автомобиль даже после нескольких ощутимых аварий. В прошлом году, когда я гостила здесь несколько дней, ничего такого не происходило. Но полагаю, пока запястье мамы заживает и она выздоравливает во Дворце престарелых, мы с Филом можем во всем разобраться.
Когда я прихожу в палату, мать сидит в виниловом кресле, ее рука в гипсе и на перевязи.
– Так, Лони, вези меня домой, – с ходу начинает она голосом, полным звонких мятных нот стареющей дебютантки и скрежета медных гвоздей.
Никаких «Привет, милая, давно не виделись, как я тебе рада». Никаких слез или поцелуев.
– Привет, мам! Давно не виделись!
– Не переводи тему, пришла меня забирать – так забирай!
Жена Фила, Тэмми, парикмахер, уложила мамины волосы в два жестко залакированных локона размером с суповую банку; они поднимаются на дюйм выше макушки, седые кончики изгибаются вниз и касаются висков.
Моя невестка, сама того не понимая, придала моей матери вид полярной совы Aegolius funereus. Если, как утверждает Тэмми, она подбирает каждую прическу к личности клиента, о чем может свидетельствовать эта? О мудрости? О бессоннице? Об охотничьем инстинкте?
Мама встает.
– Сумочку я взяла, пошли.
Оглядываю палату, ищу, чем бы ее отвлечь.
– Ой, гляди! Тэмми повесила там твою свадебную фотографию.
– Да, – отвечает мать, – и когда я поведаю отцу, как вы меня тут заперли, он на вас живого места не оставит.
У меня на миг перехватывает дыхание. Она говорит о папе… в настоящем времени. Мама не просто спутала годы, но и нарушила неписаное семейное правило: никогда не упоминать об отце. «Живого места не оставит?» Так бы выразился он, не она.
Мать открывает здоровой рукой дверь ванной.
– Сейчас волосы поправлю, и пойдем. – Она хлопает створкой сильнее, чем нужно.
На кровати стоит открытый чемодан, содержимое будто ложкой перемешали. Мама собиралась домой, но я возвращаю все обратно, вешаю блузу в спартанский шкаф, складываю и распределяю прочие вещи по ящикам комода. И уже хочу закрыть пустой чемодан и убрать его под кровать, но вижу в эластичном боковом кармане клочок розовой бумаги и достаю его.
Дорогая Рут,
мне нужно кое-что сказать тебе о смерти Бойда.
Бойда, нашего отца, который не попал в рай. Перескакиваю к подписи. Генриетта. Еще раз читаю первую строчку, вглядываюсь в кудрявый почерк.
