После медицинского осмотра мне указали на кувшин с водой и таз для умывания, и протянули гребень и ленту для волос. Это было очень кстати, ведь мои рыжие пряди отросли до лопаток и все перепутались. Охранницы, все время не спускавшие с меня глаз, поняв, как тяжело их расчесать, даже помогли.
После этого нелегкого дела мне предложили переодеться и проследовать на выход. Стопка тряпок оказалась коричневым платьем с длинной юбкой в пол, а к нему полагались панталоны и нательная сорочка. Одежда выглядела новой, и я без сожаления сняла неизвестно чьи штаны и остатки кофты. Правда, тряпки эти взяла с собой, и внимательно посмотрела на охранниц – будут возражать или нет? Они согласно покивали.
Я решила, что это хороший знак – то есть в камеру меня возвращать не собираются.
Правда, очень скоро мое приподнятое настроение померкло. Девушки привели меня в большой зал, битком забитый народом.
В центре, на возвышении, стоял стол, за которым восседал молодой мужчина с жестким лицом. Рядом с ним имелась трибуна, пока пустовавшая. Напротив, на расстоянии пары метров, располагались в несколько рядов лавки, где тесно, впритирку, сидели люди. На первых рядах – богато, даже роскошно одетые мужчины и женщины, дальше – публика попроще.
Меня под перекрестными взглядами и шепотки толпы подвели к трибуне и усадили рядом с ней на незамеченную ранее табуретку. Я должна выступить в свою защиту? А как, если не знаю языка? Брана с его коробкой-переводчиком видно не было.
Но все оказалось интереснее. Люди загалдели, когда отворились двери, и под конвоем еще двоих охранниц в зал чинно вошла… моя фиолетовая мама-кошка. Впрочем, моя ли? Нет, кошка была та же самая, что я спасла из клетки, ее можно было легко узнать по проплешинами на лиловом мехе. Но людей она явно считала в лучшем случае слугами.
Пушистая красавица прошествовала с таким высокомерным видом, задрав хвост перископом, что любому становилось понятно, кто тут царица. Больше того – подойдя к трибуне, она издала короткий повелительный мяв и требовательно на меня посмотрела.
«Подсади меня на трибуну, девочка, – услышала я у себя в голове. – И, прошу, убери это изумленное выражение с лица. Говорить буду я, ты только делай, что я скажу, ладно?».
Я поспешно подскочила, сильно постаравшись принять невозмутимый вид. «Девочку» пришлось проигнорировать – не та ситуация, чтобы разводить дебаты из-за обращения. Есть вопрос получше. Я подняла кошку, поставила ее на трибуну, одновременно ясно и четко проговорив мысленно:
«Хорошо. Но ответь – мы, выходит, можем общаться телепатически? Но почему ты раньше не говорила об этом?»
«Давай все объяснения потом? Мне сейчас понадобится много сил. От того, как мы сыграем свои роли, зависят наши жизни».
И кошка, повернувшись к толпе зрителей, обвела их взглядом, сверкнув изумрудными глазами. И заговорила – вполне по-человечески. Впрочем, ее речь я уже слышала, меня удивило другое.
Кошка говорила на языке местных людей, и они слушали ее, затаив дыхание.
Я тоже слушала кошку, приоткрыв рот от удивления. Да и на лицах людей были написаны восхищение пополам с изумлением, и только единицы глядели с подозрением.
На меня многие косились сочувствующе, что внушало надежду.
Единственный, кто не показывал эмоций, был молодой мужчина за столом на возвышении. Он сидел с таким видом, будто каждый день проводил собрания, где выступают говорящие кошки, и ему это до смерти надоело. Он скользил равнодушным взглядом по мне, моей пушистой защитнице, по людям вокруг, а изредка опускал взгляд в бумаги перед собой, принимаясь что-то читать.
