- Грунка, подь суды!
От неожиданности я аж вздрогнула.
В углу избы послышался какой-то шорох и молодой женский голос ответил:
- И чего вы маменька всё по ночи шарахаетесь, спать ложитесь, вставать рано!
- Ты лучину-то зажги, гости у нас!
Кто-то прошлёпал босыми ногами по полу, что-то громыхнуло, следом зажёгся крошечный огонёк. В его свете я смогла разобрать стоящую возле печи молодую девушку. Через минуту огоньков стало несколько и в избе стало заметно светлее.
- Вы трапезничать будете или вас сразу спать уложить? – поинтересовалась хозяйка.
Мы с Эбби переглянулись, я так устала, что сил на ужин вовсе не оставалось, тем более мы уже успели немного перекусить в дороге.
Нянюшка тут же взяла инициативу в свои руки, договариваясь с хозяйкой о ночлеге, затем они вдвоём принялись командовать хозяйской дочкой, чтобы та приготовила мне постель. Судя по всему, спать я буду на её кровати.
Дверь отворилась, мужики один за другим принялись вносить в дом сундуки. Хозяйка тут же заругалась на них:
- Двери-то прикрывайте, всю избу мне выстудите, окаянные!
От суеты и шума у меня стало побаливать в висках, а может это я просто на ветру продрогла. Всё же это тело такое слабое и изнеженное!
Пока заносили сундуки, Грунька показала место моего ночлега. Узкая деревянная кровать была отделена от остального дома чем-то вроде плетёной ширмы – этакий заборчик прямо в доме. Зато там спокойно можно было раздеться, хотя в таком полумраке и так мало кто что смог бы рассмотреть.
Эбби помогла мне снять платье и, укрыв толстым лоскутным одеялом, вернулась к хозяевам дома. До меня ещё некоторое время доносился их бубнёж, а потом я уснула.
В деревне мы застряли на целых два дня, поломка оказалась действительно серьёзной. Утром дилижанс кое-как дотащили до деревни, которая расположилась не на самом тракте, а в небольшом отдалении и прикрывалась с дороги молодой рощицей.
Пронька гордо ходил по улице, ведь в его доме остановились настоящие благородные господа, видимо для солидности он разом облагородил и Эбби с Фредом.
Изба у него действительно была небогатой, нам даже провизию пришлось закупать по соседям. Я сама видела, как Пронька подбоченясь стоял у плетня, а к нему по очереди подходили селяне, предлагая то курицу, то колобок масла, то пяток яиц. Я спросила у Эбби отчего так и она пояснила, что подати в барскую казну селяне платят звонкой монетой, а её в деревне ещё пойди, найди. Обычно тут действовал взаимный обмен: шерсть меняли на мясо, мясо на муку, муку на ткани. Потому селяне так радовались возможности что-то продать за наличные.
В избе суетилась супруга Проньки и его дочка – рыжая конопатая Грунька. Только утром я рассмотрела, что девице было лет пятнадцать - не больше. Она с завистью смотрела, как Эбби вплетает мне в косу широкую атласную ленту. А количество стоящих возле стены сундуков так и вовсе приводили её в восторг.
- Отродясь столько добра не видела, - вздыхала девчонка.
За два дня мы немного тут обжились, Эбби рассказала хозяевам, что я вдовствующая баронесса Тирсо, направляюсь в свои земли. Груня подсаживалась рядом, слушая её рассказы о нашей поездке.
- А вот я дальше соседней деревни никуда не ездила.
- Ничего, у тебя ещё впереди, вот выйдешь замуж и в город на ярмарку поедешь, - улыбнулась я девушке.
- Да какой замуж, - махнула она рукой, - парней в деревне раз-два и обчёлся. Тех, кто посправней, ещё щенками разобрали, остальные в город на заработки подались, остались одни непутящие, так видать и придётся в старых девах куковать, - она как-то по взрослому вздохнула, перекидывая за спину толстую рыжую косу. – Я может тоже по осени в город сбегу, работать стану. Я сильная, много чего умею! Всё лучше, чем тут в одиночестве сгинуть!
