– Барину это не понравится.
– А ты ему не говори, дядька Герасим, – предложила Дуня. – Меньше будет знать – крепче будет спать.
Кучер кхекнул.
– Я-то, может, и не доложу, да без меня длинные языки найдутся. Вон, хоть сегодня какой-то дворник с нашим Прокопием болтал, вроде и просто так, а все в одну сторону выворачивал: что за шум давеча был да кто стрелял. Ночь была, и то все знают. А утром… Дворник молочнице скажет, молочница с чьей кухаркой поболтает, та горничным растреплет, и понеслось… Наш-то барин не любит, когда слуги о других господах наушничают, да не все такие, как наш.
– Ну что теперь, – вздохнула я. – Князь, конечно, будет недоволен. Но еще больше буду недовольна я, если тот гад, который ночью в сад забрался, все-таки его убьет.
– Кишка тонка! – фыркнул Герасим.
– Если бы… Знаешь, как господа стреляются? С десяти шагов, а то и с шести. Тут даже я не промахнусь, не то что молодой здоровый мужчина.
– «Стреляются», – передразнил кучер. – На такого татя ночного и пули жалко тратить. Выпороть бы его как следует, чтобы помнил, да нельзя, ежели барин.
Мы объехали рыночную площадь боковыми улицами, миновали еще квартал и оказались на церковной площади. Купола сияли так, что я сощурилась, вот только на навершиях их сверкало на солнце почти настоящим огнем пламя с тремя языками. Дуня приложила руку к груди, губам и ко лбу, я повторила движение. Если местный бог есть, этот жест подобающ, если нет – безвреден.
Лошадка бодро зацокала копытами – края площади у церкви и двухэтажного здания, к которому мы подъезжали, оказались вымощены булыжниками, в центре же простиралась непролазная весенняя грязь, и прохожие жались к церковной ограде, обходя ее. Зато у двухэтажного здания с надписью «Уездный суд» не было никого: люди явно не желали лишний раз иметь дело с властями.
Может, и мне не лезть? Виктор, в конце концов, взрослый мужчина, и…
Я тряхнула головой, отгоняя малодушную мыслишку, и, чтобы отвлечься, начала разглядывать здание. Первый этаж выделялся рельефной кладкой – глубокие борозды между камнями создавали впечатление, будто стены сложены из грубых глыб. Второй этаж выглядел наряднее: между высокими окнами с полукруглым верхом шли плоские декоративные колонны, будто вросшие в стену. Над центральным входом красовалась небольшая полукруглая ниша с затейливым узором.
Герасим натянул вожжи.
– Приехали, барыня.
Я спрыгнула на мостовую, устремилась к широкому крыльцу. По бокам от него стояли медные столбики с цепями, не то огораживая, не то подчеркивая важность места. Не давая себе опомниться, я взлетела по трем ступенькам, дернула на себя тяжелую темную дверь. Замешкалась в полумраке вестибюля: в какую сторону идти?
– Вам кого надобно, сударыня? – окликнул меня пожилой служитель в поношенном сюртуке, выглянув из-за конторки. – По какому делу?
– К графу Стрельцову. – Я постаралась, чтобы голос звучал уверенно. – По важному делу.
– Их сиятельство занят-с, – с явным удовольствием протянул служитель, оглядывая мое простое дорожное платье. – Извольте обождать.
Я прошла к длинной лавке у стены, на которой уже скучал какой-то проситель в потертом кафтане. Присела с краю, расправила юбки.
Вестибюль был небольшой, но с претензией: вдоль стен тянулись деревянные панели, на подоконниках пылились горшки с чахлой зеленью, а над конторкой красовался портрет императрицы. Несколько минут я разглядывала дородную даму с лентой через плечо. Служитель что-то сосредоточенно писал, то и дело макая перо в чернильницу. В глубине коридора мелькали какие-то тени, слышались приглушенные голоса.
