- Ничего хорошего! Он вдруг осознает, что супружница не столь и красива, как представлялось, что капризна, аль голосом обладает неприятственным…
- Какой ужас, - Евдокия сдавила яйцо в кулаке.
- Напрасно смеетесь, - произнесла Аглафья Прокофьевна с укоризною. – Из-за неприятного голоса множество браков ущерб претерпели. Или вот она поймет, что вчерашний королевич – вовсе не королевич, а младший писарчук, у которого всех перспектив – дослужиться до старшего писарчука…
- Печально…
Почудилось, что в мутно-зеленых, болотного колеру, глазах Сигизмундуса мелькнуло нечто насмешливое.
- А то… и вот живут друг с другом, мучаются, гадают, кто из них кому жизню загубил. И оба несчастные, и дети их несчастные… бывает, что и не выдерживают. Он с полюбовницей милуется, она – с уланом из дому сбегает… нет, брак – дело серьезное. Я так скажу.
Она растопырила пальчики, демонстрируя многоцветье перстней.
- Мне моего дорогого Фому Чеславовича матушка отыскала, за что я ей по сей день благодарная. Хорошим человеком был, степенным, состоятельным… меня вот баловал…
Аглафья Прокофьевна вздохнула с печалью.
- Правда деток нам боги не дали, но на то их воля…
И вновь перекрестилась.
Как-то…
Сигизмундус пнул Евдокию под столом, и так изрядно, отчего она подскочила.
- Что с вами, милочка? – заботливо поинтересовалась Аглафья Прокофьевна, возвращаясь к рукоделию.
- Замуж… хочется, - процедила Евдокия сквозь зубы. – Страсть до чего хочется замуж…
- Только кто ее возьмет без приданого…
- Дорогой кузен, но ведь папенька мне оставил денег!
- Закончились…
- Как закончились?! Все?
Сигизмундус воззарился на кузину с немым упреком и мягко так произнес:
- Все закончились. Книги ныне дороги…
- Ты… - Евдокию вновь пнули, что придало голосу нужное возмущение. – Ты… ты все мои деньги на книги извел?! Да как ты мог?!
- И еще на экспедицию, - Сигизмундус к гневу кузины отнесся со снисходительным пониманием, каковое свойственно людям разумным, стоящим много выше прочих. – На снаряжение… на…
- Ах, не переживайте, милочка, - Аглафья Прокофьевна несказанно оживилась, будто бы известие об отсутствии у Евдокии приданого было новостью замечательной. – Главное приданое женщины – ее собственные таланты. Вот вы умеете варенье варить? Сливовое?
Евдокия вынуждена была признать, что не умеет. Ни сливовое, ни иное какое. И в подушках ничего не смыслит, не отличит наощупь пуховую от перьевой. В вышивании и прочих рукоделиях женского плану и вовсе слаба… каждое подобное признание Аглафья Прокофьевна встречала тяжким вздохом и укоризненно головой качала.
- Вашим образованием совершенно не занимались… но это не беда… выдадим мы тебя замуж… поверь тетушке Аглафье.
Сигизмундус закашлялся.
- Что с тобою, дорогой кузен? – Евдокия не упустила случая похлопать кузена по узкой спине его, и хлопала от души, отчего спина оная вздрагивала, а кузен наклонялся, едва не ударяясь о столик головой.
- П-поперхнулся… - он вывернулся из-под руки.
Аглафья Прокофьевна наблюдала за ними со снисходительною усмешечкой, будто бы за детьми малыми.
- Значит, ее можно сбыть? – он ткнул пальцем в Евдокиин бок. – Ну, то бишь замуж выдать…
- Можно, - с уверенностью произнесла панна Зузинская. – Конечно, она уже не молода, и без приданого, и по хозяйству, как я понимаю, не особо спора…
- Не особо… - согласился Сигизмундус.
- Приграничье – место такое, - спицы в пальчиках Аглафьи Прокофьевны замелькали с вовсе невообразимой скоростью, отчего еще более сделалась она похожей на паучиху, правда, паучихи не носили золотых перстней, но вот… - Мужчин там много больше, чем женщин… нет, есть такие, которые с женами приезжают, но и холостых хватает. И каждому охота семейной тихой жизни…
