С оным утверждением Себастьян мог бы и поспорить, но не стал.
- А где найти девицу, чтоб и норову спокойного, и не балованная, и согласная уехать в этакую даль?
- Мы подумаем, - ответил Сигизмундус, когда панна Зузинская замолчала. – Быть может, это и вправду достойный выход…
Кузина так не считала.
Сидела с несчастным яйцом в руке, поглядывала мрачно, что на сваху, что на Сигизмундуса…
- Что тут думать-то? – Аглафья Прокофьевна всплеснула ручками. – Свататься надобно… сватовство, ежели подумать, дело непростое, у каждого народу свой обычай. Да что там, народ… в каждой волости по-свойму, что смотрины ведут, что свадьбу играют…
…она щебетала и щебетала, не умолкая ни на мгновенье.
- …вот, скажем, у саровынов заведено так, что жениха с невестою ночевать в сарай спроваживают аль еще куда, в овин, амбар… главное, что не топят, какие б морозы не стояли и дают с собою одну шкуру медвежью на двоих. А у вакутов наутро после свадьбы сватья несет матери невесты стакан с водою. И коль невеста себя не соблюла, то в стакане оном, в самом донышке, дырку делают. И сватья ее пальцем затыкаеть. А как мать невесты стакан принимает, то из той дырочки и начинает вода литься, всем тогда видно… позор сие превеликий…
Евдокия вздыхала.
И слушала.
И проваливалась в муторную полудрему, которая позволяла хоть и ненадолго избавиться от общества панны Зузинской. Но та продолжала преследовать Евдокию и во снах, преображенная в огромную паучиху. Вооруженная десятком спиц, она плела кружевные ловчие сети и приговаривала:
- …а в Залесской волости после свадьбы, ежели девка девкою была, то собираются все жениховы дружки, и родичи его, и гости, какие есть. И все идут ко двору невесты с песнями, а как дойдут, то начинают учинять всяческий разгром. Лавки ломают, ворота, окна бьют… и от того выходит ущерб великий. А уж после-то, конечне, замиряются…
После этаких снов Евдокия пробуждалась с больною тяжелой головой.
- Терпи, - прошептал Себастьян, когда поезд остановился на Пятогурской станции. Остановка грозила стать долгой, и панна Зузинская вознамерилась воспользоваться ею с благой целью – пополнить запас пирожков.
После ее ухода стало легче.
Немного.
- Что происходит? – Евдокия потерла виски, пытаясь унять ноющую боль. И в боли этой ей вновь слышался нарочито-бодрый, но все ж заунывный голос панны Зузинской.
- Колдовка она, - Себастьян обнял, погладил по плечу. – Правда, слабенькая. Пытается тебя заговорить. Не только тебя, - уточнил он.
Колдовка? Сия назойливая женщина со звонким голоском, с крючком своим, салфеткою и корзинкой да пирожками, колдовка?
- От таких вреда особого нет, - на миг из-под маски Сигизмундуса выглянул иной человек, впрочем, человек ли? – Заморочить могут, да только на то сил у них уходит изрядно… помнится, была такая Марфушка, из нищенок. У храмов обреталась, выискивала кого пожалостливей из паствы храмовой, цеплялась репейником да и тянула силы, пока вовсе не вытягивала.
Он убрал руки, и Евдокия едва не застонала от огорчения.
Ей отчаянно нужен был кто-то рядом.
И желание это было иррациональным, заставившим потянуться следом.
- Это не твое, - Себастьян покачал головой. – Марфуша была сильной… много сильней… намаялись, пока выяснили, отчего это на Висловянском храме люди так мрут… вот… а эта… у этой только на головную боль и хватит.
- И что ты собираешься делать? – за внезапный порыв свой было невыносимо стыдно, и Евдокия прикусила губу.
