А за окном была зима и свобода. Снег щедро сыпал наземь и снежинки попадали через узенькое, зарешеченное оконце прямо в смрадную темницу, стимулируя страдальцев к признанию.
А там, как карта ляжет – кто на плаху, кто в рудники на каторгу с вырванными ноздрями и клеймом на лбу, а кто и домой к жене или полюбовнице, под сиську.
Палачи – здоровые, под два метра мужики с добрыми улыбками голодных людоедов, не спеша, выполняли свою нелёгкую работу. А и то сказать: сквозняки, вонь, света белого не видишь. Тут и двужильный, загнётся через месяц, а вот они годами здесь маются, и ничего, привыкли.
Ремесло своё палачи передавали по наследству, а вот языка можно было лишиться в любом возрасте.
Немые среди катов тоже были не редкость, а лучше если и глухие сразу – совсем замечательно. Такие кадры жили подолгу. Пока умом не трогались.
Работёнка в застенках паскудная, но зато сыт будешь.
Хороший палач продукт ценный, особенно если он глух и нем, – тогда и убивать его нет необходимости. Такие живут на свете долго.
А вот затем, чтобы труженики кнута грамоту не разумели, следил особый человек, а те, кто разумел, здесь вообще не появлялись.
Свистела плеть, опускаясь на спину тощего мужичонки, закреплённого на одном из столов. Руки несчастного были схвачены двумя ржавыми кандалами, прикрученными к изголовью лежбища, а ноги прикручены с противоположного конца, тушка же была вытянута кабестаном с храповым механизмом.
Палач работал плетью, выписывая кровавые узоры на спине страдальца, который уже не кричал, а только хрипел. Сидящий за столом дьяк считал удары, позёвывая и пуская злого духа в шубейку, что было и не особенно и заметно – вонь в каземате стояла невообразимая.
При виде входящего в пыточную Ромодановского в сущности ничего и не изменилось – палачи остановились на миг, склонив головы, дьяки вскочили.
Князь привычно махнул рукой и работа заплечных мастеров продолжилась в том же темпе, разве, что дьяки перестали зевать и изобразили на своих физиономиях усердие и служебное рвение.
Всё это не произвело на вошедшего в застенок Андрея, особо ужасного впечатления – что-то подобное он и ожидал увидеть, даже хуже. Так что испытал скорее разочарование, чем страх. Горелого мяса и бою насмотрелся вдоволь, да и кровищи тоже пришлось немало повидать.
Узрев, что поручик в обморок падать не собирается, князь-кесарь направился к мужчине, висевшем на дыбе.
Одежду с него уже содрали, так что он был гол и от этого страдал не только телесно, а ещё и духовно. Тонкая материя рубахи, конечно, не могла защитить его от кнута или клещей, но хоть что-то.
На вид мужчине было лет тридцать, может, больше. Он был коротко стрижен, с бритым подбородком,"испанскими" усиками – явно иностранец. Руки "немца" были скручены сзади, но в суставах не вывернуты и поэтому он висел согнувшись, дёргал ногами и смешно вращал глазами, может от страха или от холода. Его тело покрылось крупными пупырышками, и потом.
Понимая, что пытка ещё, в сущности, и не начиналась, страдалец впился взглядом в подошедшего к дыбе князя. Видимо, Ромодановского он знал, потому что на его европейской роже появилась гримаса страха и ужаса от предстоящих нечеловеческих страданий, и это ожидание было для него мучительно.
О виртуозах Преображенского приказа ходило немало баек: палачи способны были выбить из колеи любого храбреца. Здоровые и сильные мужики вопили, словно дети, и даже писали кровью не замечая этого – как младенцы. Несчастное тело узников не спеша превращалось в живую котлету, оставаясь всё время в уме и твёрдой памяти. Лекари хорошие здесь тоже имелись – сдохнуть раньше срока не дадут и к Богу на покаяние без признания земного не пустят.
