Хозяйка заброшенного поместья - страница 16



Но я поспешила не в спальню, а в кабинет хозяина дома. Надо спрятать пистолеты, пока Марья снова не надумает причинить касаточке добро и сама не перепрячет «эту гадость». Я перенесла ящик в будуар и сунула его под стопку журналов. Пользуясь тем, что нянька не видит, раскрыла бумажник. Банкноты оказались раза в три больше привычных мне. На каждой из десяти красовалась надпись «ассигнационная купюра в десять отрубов». В кошельке же обнаружилось еще двадцать пять серебряных отрубов и несколько горстей медных монет номиналом от одной до десяти змеек. Много это или мало? Вот взять, скажем, рубль – в мое время на него разве что коробок спичек можно купить, но в детстве, я помнила, бутылка подсолнечного масла стоила меньше.

Спросить Марью или попытаться понять самой? Я раскрыла толстую пухлую тетрадь, лежавшую в центре стола. На миг замерла, испугавшись, что не смогу разобрать рукописный почерк, но Настенькина мама писала красиво и ровно. Повезло. Еще больше повезло угадать, что тетрадь эта служила для хозяйственных записей. «Продано купцу Тимофееву две дюжины живых гусей на четырнадцать отрубов и четыре змейки». «Куплено полпуда мыла хозяйственного на восемь отрубов и четверть пуда мыла душистого на семнадцать отрубов и пятьдесят змеек». Выходило, что на свои деньги – если сосчитать и медь – я могу купить аж полсотни гусей, около пятнадцати килограммов туалетного мыла и всего лишь пять бутылок «вина игристого особо прозрачного» – либо упиться тридцатью бутылками «вина красного». Я спрятала бумажник за книги и вернулась в спальню.

Пока я разбиралась с местной валютой, Марья перестелила мне постель и сунула в нее грелку – чугунную сковородку с крышкой и длинной ручкой. Да уж, такую на ночь под бок не положишь. Я подошла к окну, поскребла ногтем наледь по краю стекла. Удивительно, как всего лишь за пять лет после смерти хозяйки дом превратился в настоящую развалюху. Топи не топи печку, грей не грей постель, а к утру все равно все выстудится. Замазка между деревянной планкой, прижимавшей стекло, и самим стеклом растрескалась и выпала, рамы кое-где перекосило. Нет, так дело не пойдет.

Марья, вернувшись, бросила на железный лист у печи охапку поленьев.

– Мне нужна ветошь, заткнуть окна, чтобы не свистели. Еще мыло и ножницы, – сказала я. – Где их можно взять? Или просто принеси, а я пока печку растоплю. Еще мне понадобится…

– Да разве ж ты растопишь, – перебила меня Марья. – Думаешь, раз обет дала новую жизнь начать, так ко всему хозяйству сразу и привычна стала?

– Откуда ты знаешь, к чему я привыкла, пока жила у мужа? – парировала я.

– Да тут и знать нечего, чай я не первый день с тобой знакома. Вот погоди, сейчас закончу, что ты велела, и принесу тебе из кладовки и ветошь, и мыло, и все что хочешь.

Я проглотила ругательство. Нянька за много лет привыкла воспитывать свою подопечную, и за один день мне этого не изменить. А она, почуяв мое недовольство, добавила:

– Уж прости меня, касаточка, старая я уже, не поспеваю за тобой. Может, сама сбегаешь?

И глянула так хитро, будто уверена была: никуда я не побегу.

Но чего бы и не сбегать. Похоже, утренняя моя слабость была вызвана не столько болезнью, сколько голодом: за чаем Марья порадовалась моему аппетиту и обмолвилась, что доктор велел больной поститься. Сейчас я чувствовала себя вполне сносно, хоть и устала немного, да и то больше от новых впечатлений, а не от дел. Заодно и кладовку обследую.