Я жадно пила горячий травяной сбор с медом, а Мэнди мне выговаривала:
-- …что уж теперь… А жить все одно надоть… А ты, эвон, придумала! А она вовсе и не злая. Ну, построжей, чем Барб-то была, упокой оссподи, – Мэнди перекрестилась и продолжила: -- Это вот она тебе питье целебное послала. Сама и травов накидала, каких надобно.
Я закашлялась, и она, подождав, пока я кончу хрипеть, закончила:
-- Марта тебе велела лежать. Ты уж не перечь ей, Элиз, лежи покудова.
-- Подожди, как лежи? А Барб хоронить когда?!
-- Дак а все уже, – простодушно ответила она. – Свезли на кладбище. Еще вечор свезли. Сказывают, барон велел ей крест сколотить, дай ему оссподи здоровья и всякого блага, – Мэнди опять перекрестилась. – Это уж потом, как оздоровеешь, сходишь к ней, попрощаешься. Глянь-ка, всего ничего и отработала, а он ее как верную служанку похоронил! – похвалила она барона.
-- В каком смысле, верную? А что, бывают неверные?
-- А то ж! Другой бы господин про крест и не заикнулся. Барб и служила-то мало совсем…
-- Мэнди, а если мало служат, то что, хоронить не будут?
-- Дак будут, конечно. Вона в общую могилу закинут, да и дело с концом. А весной закопают. А тута на кресте честь по чести будет написано, кто она и откудова взялась…
Нормально думать я еще не могла, но такое различие даже в смерти поразило меня. Получается, если я умру, меня кинут в общую могилу? Впрочем, эти мысли только напомнили мне, что сейчас и здесь я совершенно одинока – Барб ушла навсегда. Некому будет беспокоится, что там и как у меня на могиле.
-- Ну, ты лежи покудова, да знай отдыхай, а мне идти требовается, а то Марта осерчает – Мэнди нехотя поднялась с пола.
-- Она откуда взялась, эта Марта? – я протянула ей кружку.
-- Так ее баронесса-то новая с собой привезла из самого Вольнорка.
-- Баронесса… -- я вспомнила, с чего началась вся эта история. – Точно, баронессу же ожидали…
Мэнди ушла, а я, повернувшись лицом к стене, наконец смогла заплакать.
Отлежала я еще три или четыре дня, точно даже не скажу. Несколько раз в день заходила Мэнди и приносила мне травяное питье, внимательно следя, чтобы я опустошила кружку до дна. Даже спрашивала, не хочу ли я поесть. Но аппетита не было совершенно. Она приносила хлеб с сыром и однажды даже миску крепкого бульона, но если бульон я еще осилила, то остальное возвращала ей.
Из-за отвара или от болезни я часто забывалась неглубоким сном. Это было настолько выматывающе, что, невзирая на кашель и общую слабость, я встала утром вместе со всеми остальными слугами и отправилась на кухню – все же там были люди. Да и валяться, когда все работают, мне было стыдно.
Тем более, что я понимала: у меня обычная простуда, а не грипп, и я никого не заражу.
Народу в кухне изрядно прибавилось, как и кастрюль к завтраку на плите. Сновали незнакомые люди, две женщины варили в огромных бачках кашу для слуг и военных. Чуть с краю от них Марта что-то колдовала над небольшим сотейником. Закончив возню и закрыв блюдо крышкой, она заметила меня, посмотрела мрачновато, поджав губы, и спросила:
-- Барб тебе кто была?
-- Служили раньше вместе в одном доме.
-- Она тебя учила, вроде как?
-- Да, учила.
Я заметила, что Марта разговаривает чуть иначе. Речь тоже не самая грамотная, но более «городская», что ли. На поясе у нее висел тот самый ключ от буфета с пряностями. У меня на глаза навернулись слезы – это было напоминанием мне…
