– За моя ходить!.. – кинул он декуриону через плечо. – Такфаринас ходить! Н-ар-ере́м Туггурт!..
Он что-то гортанно крикнул своим людям, махнул рукой и, не оборачиваясь, поскакал вперёд, сразу переведя коня с шага на рысь. Саксум и Кепа пришпорили своих лошадей. Мусуламии тоже дружно взяли с места и помчались за своим предводителем, рассыпавшись по степи в цепь, широким полумесяцем охватывающей декуриона с его напарником…
На ночёвку остановились в стойбище пастухов: обширный, но пустой загон для скота; шесть разновеликих квадратных шатров из плотной тёмно-серой шерстяной ткани; колодец; с десяток лежащих и стоящих там и сям верблюдов.
Путников встретила пожилая женщина – высокая, суровая, простоволосая, в свободной тёмно-синей рубахе-такаткате: снизу – длинной, почти до самой земли, а сверху – с большим вырезом, обнажающим тёмную морщинистую шею и почти не скрывающим вялую обвисшую грудь. Лицо хозяйки стойбища обильно покрывала татуировка: два ряда вертикальных точек на лбу над переносицей, крестообразные рисунки на щеках и густо заштрихованная, опрокинутая остриём вниз пирамида на подбородке. Женщина разговаривала с пришельцами неприветливо, хмурилась, она была явно не рада незваным гостям. Мужчин, как заметил Саксум, в стойбище не было вовсе – только женщины и дети.
Ужинали в большом шатре, разделённом на две половины натянутым между столбами шерстяным ковром – с вытканными по синему фону жёлтыми и красными ромбами. За перегородкой слышались женские голоса, стук посуды, тоненько заплакал и почти сразу же замолчал грудной ребёнок.
С этой стороны перегородки, на мужской половине, в неглубокой яме, вырытой прямо в песке, горел костёр, вокруг которого были расстелены толстые ковры из козьей шерсти с разбросанными по ним подушками. Дым от костра уходил в небольшое отверстие в потолке, подпираемом четырьмя высокими – в два человеческих роста – шестами.
Во время ужина, состоявшего из «еси́нк» (фасолевая каша с бараниной) и горячего травяного отвара с мёдом, в стойбище вернулось стадо, а с ним и мужчины – пятеро взрослых и с ними двое совсем юных, ещё не закрывающих лица, подростков. Пока всё небольшое население стойбища сообща таскало воду из колодца и поило вернувшихся с пастбища животных, хозяйка о чём-то долго беседовала со старшим из мужчин. Разговор шёл на повышенных тонах – хозяйка была явно чем-то недовольна, она трясла головой, грозно раздувала ноздри и то и дело рубила воздух узкой сухой ладонью. Мужчина – невысокий, кривоногий, с длинными, чуть ли не до колен, руками – поначалу пытался оправдываться, спорить, но вскоре замолчал и только послушно кивал, потупившись и глядя в сторону и вниз.
– Э-ге… – негромко сказал Саксуму Кепа. – А ведьма-то эта здесь в авторитете. Глянь, как она мужичонку-то… Разве что приседать не заставила.
После ужина старший из мусуламиев, которого все звали Амекра́н, отправил куда-то двоих всадников из своего отряда, а с остальными стал располагаться на ночь в шатрах. Саксуму и Кепе отвели самый маленький из всех шатров, стоявший на краю стойбища.
Кроватей, разумеется, в шатре не было. Внутри, прямо на земле, лежали два затёртых до неразличимости цвета, узких ковра. Неразговорчивый мусуламий, приведший их в этот шатёр, ткнул пальцем в сторону каждой из лежанок, буркнул что-то неразборчивое и вышел, вскоре, впрочем, вернувшись и швырнув Кепе небольшую, набитую шерстью, подушку.
