Кепа бережно принял буллу, сунул её под торакс и, не без лихости взлетев в седло, рванул коня с места в галоп.
– Толковый парень, – провожая глазами быстро удаляющегося всадника, отметил Такфаринас. – Форсить только уж очень любит. Но ничего, это – от молодости. Это пройдёт.
– Пройдёт, – согласился с ним Саксум. – На мой взгляд, командирство пошло ему на пользу. Серьёзней он стал. Гораздо серьёзней. Да и болтать, понимаешь, стал меньше. Так что спасибо тебе!
– Кстати, как там моя Хавива, моя тинтадефи́? – неожиданно спросил Такфаринас. – Что-то я её давненько не видел.
– А что? – тут же насторожился декурион. – С ней всё в порядке. Надеюсь, ты не собираешься забрать её обратно?
– Да нет, что ты! – рассмеялся Такфаринас. – Подарки назад не забирают. Хорош бы я был, если бы отбирал уже подаренное!.. Мне сказали, что вы поладили. Хорошо поладили. Это так?
– Да… – несколько смущённо ответил Саксум. – Так… Мы ведь, понимаешь, всё-таки земляки. Так что нам было просто поладить… Она хорошая девушка… Мы поладили… Да…
Такфаринас не прерывал, продолжая молча смотреть на декуриона. Саксум почувствовал, что у него заполыхали уши.
– Мне кажется, – улыбаясь, сказал наконец Такфаринас, – что каменное сердце Саксума дало трещину. Поправь меня, если я ошибаюсь.
– Ладно тебе, Юст, – смущённо отмахнулся декурион. – Ты меня, понимаешь, прям как мальчишку, в краску вогнал.
– По-нашему это называется «тера» – любовь, – сказал Такфаринас.
– Я знаю, – ответил декурион и, посмотрев на улыбающегося вождя мусуламиев, тоже широко улыбнулся. – Знаю…
– Обними меня, – шёпотом попросила Хавива.
Она лежала, прижавшись к нему всем своим долгим жарким телом, и Саксум чувствовал у себя на щеке её горячее дыхание.
Саксум повернулся на бок, лицом к подруге, и крепко обнял её. Их губы встретились.
– …Подожди… – сказала Хавива. – Постой… Не сейчас.
– Почему?
Она помолчала, перебирая волосы у него на затылке; Саксум ждал, закрыв глаза, вдыхая сладковато-мускатный запах её пота.
– Мне страшно, Шимон, – наконец шепнула Хавива.
– Почему?
– Не знаю… Мне так хорошо! Как в детстве. Так покойно… Я никогда, ни с кем не чувствовала себя так спокойно, как с тобой… Только с мамой. В детстве. И мне страшно, что всё закончится… Как тогда…
Хавива была младшим ребёнком в семье небогатого купца из Ципори. Ей было семь лет, когда в их дом пришли солдаты.
Отца и старшего из братьев, большого и улыбчивого Наху́ма, зарубили прямо на пороге. Остальных детей выволокли из дома, связали одной толстой верёвкой и куда-то погнали, подгоняя тычками страшных зазубренных пик. Кинувшуюся вслед за детьми мать один из солдат ударил плашмя мечом по голове и оставил лежать в пыли – маленькую, съёженную, заметаемую несущимся вдоль улиц горящего города чёрным летучим пеплом.
Первый раз им дали поесть только через три дня. К тому времени их, вместе с огромной толпой пленников – тоже, в основном, детей и подростков, уже пригнали в какой-то большой город на берегу моря и держали в огромном складском помещении: гулком, пропахшем кожей, с настырно шуршащими и нагло шныряющими повсюду большущими увёртливыми крысами.
А потом их стали сортировать по возрасту и грузить на корабли, и она больше уже никогда не видела своих братьев и сестёр.
Следующий кусок жизни она провела в тесном тёмном вонючем трюме, в мире копошащихся, плачущих, кричащих, дерущихся за чёрствую корку хлеба, неподвижно и страшно лежащих под ногами, детей. Этот мир постоянно качало: то едва-едва, убаюкивающе, то истово, швыряя их друг на друга, заставляя визжать от страха и изо всех сил вцепляться в соседа – в одежду, в мокрые скользкие холодные руки, в грязные спутанные волосы.
