– Я надеюсь, мораториум заработает уже сегодня, – поделился я с ним свежей информацией.
– Да, я слышал, что вы достали деталь. Но они не могут все время сидеть в Центре, они корректоры, их работа в Мультиверсуме. Раньше проблема Комспаса не стояла так остро, но…
– Я понимаю. Сделаю, что могу. Пойдем Насть, навестим друзей и поищем транспорт для переезда.
Ивана и Ольгу нашли на площади. Рядом слонялась, задумчиво вытирая руки ветошью, дочь Ивана, Василиса. Они, вместе с руководителем Конгрегации и еще несколькими незнакомыми церковниками рассматривали мораториум. На вид он казался целым, но отчего-то не работал.
– Что-то не так? -спросил я Ивана.
– Да вот черт его знает… – ответил он, почесав в затылке, – вроде, все так. Но не тикает.
– Не та деталь? – мне стало нехорошо от мысли, что все зря.
– Деталь та самая. Встала, как тут и росло. Но… Инструкции к нему нету, сам понимаешь.
– Мы ищем все упоминания о мораториуме в архивах, – сказал церковник, – но большая их часть в Библиотеке, а там, увы, не горят желанием с нами сотрудничать.
– Хреново, – сказал я, – но я тут с личным вопросом. Иван, я возьму УАЗик? У меня переезд и все такое.
– На УАЗике ты опухнешь перевозить, – не согласился капитан. – В нем места мало, а семья у тебя большая. Может дирижаблем перекинем?
– Да ладно, – удивился я, – такую дуру ради пары сумок гонять?
– А что там гонять? Подошли, опустили трап, загрузили, перелетели, опустили трап, выгрузили. Быстрее чем УАЗик заводить-прогревать. Опять же, колхозом ловчее. Там, поди, уборка, пыль протереть, окна помыть – а твои только что родили. Светлана готова помочь, да и Лене бы отвлечься… Она переживает за Сергея-то. Всем миром быстро вас обустроим, и устроим мозговой штурм, как нашего механика вернуть.
– Да я не против, вместе веселее.
– Пап, я тут останусь пока, можно? – сказала Василиса. – Подумаю еще. Кажется, что вот-вот пойму, в чем проблема, но потом раз – и ускользает. Как будто она на виду, а я не замечаю.
– Как знаешь Вась, только не долго. А то я волноваться за тебя буду. Время тревожное сейчас. Ну и вообще, иногда лучше не биться головой об вопрос, а отойти и переключиться. Дать подсознанию поработать.
– Я быстро. Я вас найду потом, не бойся, дирижабль издалека видно.
Пустой дом оказался огромен. Два этажа, соединенных широкой парадной, и узкой черной лестницами. На первом – большой темноватый холл, библиотека, в которой даже сохранились старые книги, гостиная с камином, четыре небольших жилых комнаты. Кухня – с дровяной чугунной плитой и деревянными шкафами. Здесь же спуск в подвал – но это потом, не все сразу.
Наверху – роскошные спальни, наводящие на мысль, что скромные комнаты внизу – для прислуги. Похоже, здешнее общество было более сословным, чем сейчас. Сегодня в Центре это не так заметно, хотя я тот еще антрополог. Может и сейчас половина людей на улице – прислуга другой половины, а я и не в курсе.
«Спальня» тут – не комната с кроватью, а практически квартира в нашем понимании. Три смежных помещения – гардеробная с раздвижными шкафами и чуть мутноватыми старыми зеркалами от пола в человеческий рост, нечто вроде столовой-кабинета, и, собственно, сама спальня – с огромной кроватью на резных ножках, прикроватными столиками, шкафчиками, раздвижными бумажными ширмами и маленьким санузлом весьма архаичного вида. Сидячая ванна, не эмалированая, а почему-то медная, с высокими гнутыми бортами, над ней – жесткая лейка душа и бронзовые краны с фигурными вентилями. Непривычной формы фаянсовый унитаз с высоким бачком, раковина-тумбочка и овальное зеркало над ней. Все такое… викторианское. Хотя я не уверен, что употребляю это слово правильно. Как будто мы перенеслись в конец девятнадцатого века. Все гнутое, резное, вычурное и пестроватое. Косяки дверей в причудливой цветочной резьбе, массивная деревянная мебель на изогнутых ножках, обои с цветочным орнаментом, большие цветные плафоны узорчатого стекла, пыльные бархатные тяжелые шторы на грязных до непрозрачности стрельчатых окнах. Непривычно и странно, но…
