Далее диктор перешел к прогнозу погоды…
Николай подвинул к себе кухонный табурет и сел. В руках он так и держал нож и неочищенный клубень.
– Па, а что это было? Почему они стреляют на улицах?
Николай рассеянно посмотрел на сына и сказал:
– Почему? По тому же самому, сын, что нам пятый месяц задерживают зарплату.
– Ну, почему – потому самому? Почему стреляют?
– Потому, сын, что в стране нет власти.
Преодоление надежды
К лету девяносто второго года, молодому инженеру Николаю Степановичу Таврогину, работавшему на заводе, со странным для предприятия оборонного комплекса названием – «Гелиос», стало ясно, что так, как живет он, жить дальше нельзя. Цены, отпущенные на свободу правительством Силаева, росли не по дням, а по часам, зарплата, которая и так не поспевала за ценами, стала выдаваться на заводе с задержками. Шоковая терапия, примененная молодыми российскими министрами, вчерашними завлабами, к командной экономике великой страны, для подавляющего большинства населения обернулась настоящей бедой. Николай относился к этому большинству… Жить на зарплату, получаемую на заводе, стало невозможно. Попрошайки зарабатывали больше его – инженера оборонного завода. Многие его коллеги, даже не самые инициативные, увольнялись с завода и начинали торговать всем, что можно было достать по дешевке. Причем никто из них об этом не жалел. Самые удачливые уже через полгода обзаводились собственными автомобилями, снимали офисы, открывали фирмы, нанимали работников. Но и те, чьи доходы росли не столь стремительно, тоже не бедствовали. Встречаясь с ними, Николай видел, что эти, еще недавно совсем нищие, как и он, инженеры полны оптимизма, у них горят глаза, они хотят жить, а оптимизм их вовсе не напускной, не придуманный или демонстрируемый для него. Они действительно были уверены в том, что если будут работать, крутиться, обзаводиться связями, аккуратно и умело рисковать заработанными деньгами, то дела у них будут идти хорошо. Их уверенность была искренней, и, глядя на них, он тоже надеялся, что сможет когда-нибудь обзавестись собственным делом. Но надежда, как говорил один из его приятелей, есть форма пассивного отношения к действительности, а вовсе не жизненный компас, как еще не так давно пели в СССР. В Союзе, говорил его приятель, все на что-то надеялись, прежде всего, конечно, на государство рабочих и крестьян, а в пореформенной России надеяться не на кого, кроме как на себя самого. Никто не придет тебе на помощь, никто не укажет дорогу на остров Монте-Кристо, и потому, пронадеявшись, можешь всю оставшуюся жизнь прожить в нищете. В душе Николай соглашался со своим приятелем. Однако менять свою жизнь не торопился. Он ждал, он надеялся, что государство вот-вот начнет заботиться о своих гражданах, и будет делать это хотя бы чуть-чуть лучше, чем сейчас. Надо только подождать…
Поступить по-другому он не мог, потому что он – частица великого народа, в котором надежда на государство, равно как и безбожие, было, да и по сей день остается, почти ненарушенным пластом национального сознания.
Может быть, по этому Николай не вникал глубоко в то, почему он не может решиться на самостоятельную работу, на какой-нибудь «бизнес». Но сам он, свою нерешительность объяснял легко: он просто боится, что вообще останется без каких-либо средств к существованию, если уйдет с работы и будет пытаться зарабатывать посредничая, покупая и продавая, как это делают все «коммерсанты».
