Христианство: грёзы и реальность - страница 2

«По-моему мнению, лучше всего держаться, елико возможно, ближе к оригинальным повествованиям, отделяя от них все невозможное, относясь ко всему с большим или меньшим сомнением и излагая в виде предположений различные способы, какими могло произойти данное событие.»

«Выгоняйте иллюзию из религиозной истории в одну дверь, она проникнет в другую.»

«Для критики не существует непогрешимых текстов; первое ее правило допускать возможность погрешности в том тексте, который она рассматривает.»

То есть, основной базис, на котором строится книга: соотнесение описываемых официальной историей (в том числе историей христианства) фактов и событий с реальностью, с возможностью (или невозможностью) и вероятностью этих фактов и событий; с учетом, если это необходимо, научного, географического, политического, религиозного, временного и иного контекста, соответствующего времени и месту этих событий, хотя во многих случаях вполне достаточно здравого смысла и элементарной логики. Прикрываясь древностью, освященной великими и даже сакральными именами о ней повествующих, и которая во многом пока (а может и навсегда) реально непроницаема, можно наплести чего угодно: «Мало ли чего можно рассказать! Не всему надо верить» (доктор Стравинский из «Мастера и Маргариты» М. Булгакова). И совсем коротко о книге: какова историческая реальность, возможность и вероятность рассматриваемых исторических фактов и событий, и кто бенефициар самих этих фактов и событий, и (или) их последствий? Разумеется, книга этим исчерпываться не будет, но это – основа, попытка уйти в некоторых основополагающих моментах от собственных представлений, толкований и интерпретаций, собственного субъективного понимания и всего такого прочего, сужающего рамки книги до индивидуально субъективных, что делает её очень уязвимой для критики. Всё это индивидуальное и субъективное тоже будет и без этого никак, но оно должно быть в русле реальности и возможности, оно должно быть, где это необходимо, по максимуму «научным» в хорошем смысле этого слова, то есть обоснованным, логичным, общепонятным, без привлечения оккультных, мистических и прочих сил, в том числе и Промысла Божьего (хотя он иногда и просматривается в истории, но это может быть и недостаток видения и знания) и, что еще очень важно для истории – оно должно быть контекстно понятным и встроенным в общую историческую картину.

Что касается индивидуально-субъективных мнений и интерпретаций, то мысли и мнения таких людей как: Л. Толстой, Ф. Достоевский, Н. Гоголь, Л. Андреев, Э. Ренан, М. Пруст, Н. Бердяев, В. Розанов и других великих, творческим наследием которых мы будем пользоваться и на которое будем ссылаться в этой книге, не будут выглядеть такими уж индивидуальными и субъективными. Например, масштаб и влияние Л. Толстого в конце XIX и начале XX веков вполне сопоставимы с масштабом и влиянием тогдашней Русской православной церкви (РПЦ), о чем говорит, например, затянувшаяся процедура предания его анафеме, в которой принимали участие не только вся общественность, газеты и журналы России того времени, но и Синод РПЦ в его высшем составе, весь высший политикум России и сам государь-император Николай-II. Причем вся эта «анафема» была «изготовлена» в очень мягкой форме, и всяческое «заигрывание» церкви с Л. Толстым продолжалось до самой его смерти. И не Толстой искал примирения с церковью – церковь искала. Что касается Ф. Достоевского, то на сегодня это самый публикуемый и читаемый автор в мире, его упоминает в своих официальных речах сам Папа Римский Франциск, что говорит не только о духовном, но и о политическом влиянии Ф. Достоевского в мире, а христианская Церковь в лице РПЦ давно его формально «приватизировала», и говорит о нем как о христианском писателе (не без некоторой, правда, критики, впрочем, очень мягкой и понимающей), тем самым поднимая не его, а свой статус. Некоторая, как может показаться на первый взгляд, избыточность в некоторых главах цитат, мыслей и фрагментов произведений самых разных великих людей разных стран и разных времен: писателей, поэтов, философов, богословов, – в какой-то степени умышлена. Автор хотел, чтобы было видно, что он не измышляет из ничего, не придумывает и не выдумывает, что он во многом опирается на работы, мысли, убеждения и рассуждения великих людей, на их веру и неверие, их страдания и сомнения. В части афоризмов, цитат, отрывков и фрагментов произведений, научных работ, дневников, писем, конечно можно говорить, что что-то мол «выхвачено», а вот во многих других работах, письмах, дневниках и т.п. того же автора сказано не совсем то, или совсем не то, что в отдельном каком-то письме, заметке или произведении, и т.п. Все так. Но мысль не всегда выражается явно и логично, высказанная мысль может быть афористична, образна, мифологична, она может недоговаривать, может не раскрывать, а, наоборот, скрывать, может быть и непонятна до конца самому автору – это может попытка самого автора понять свою мысль, свое чувство, свою эмоцию, которые сами могут быть если не источником, то толчком к какой-либо мысли или идее. Мысль, тезис или какая-либо идея могут быть высказаны под влиянием «минуты», эмоционального и физического состояния, в предчувствии смерти или роковых событий, и именно эта, иногда вскользь, или под влиянием каких-либо обстоятельств, жизненных кризисов или эмоций, высказанная мысль, или вроде бы случайно брошенная фраза, могут значить больше, чем многостраничные рассуждения. Это может быть то потаенное в душе, о чем, возможно, не догадывался и сам автор (или не мог, по каким-то причинам сказать), и вот оно выплеснулось, легло на бумагу (особенно это касается дневников и писем). Распознать это трудно, для этого нужно вжиться в произведения автора, в его жизнь, в его время, и нужно всегда иметь ввиду, что великие никогда не бросают что-то поперек себе состоявшемуся, что может разрушить его, и если вдруг что-то идет вроде бы (или вдруг) поперек – значит за этим что-то есть, и не просто что-то, а выстраданное и глубоко спрятанное ото всех, а где-то и от самого себя, и возможно это и есть та «сермяжная» правда, которая не давала покоя, созревая в душе долгие годы. Хотя может это и не так – поди угадай чужую, тем более великую душу. Но пробовать надо – выхода другого нет.