Со слов Бориса Пильняка выходило, что наша пролетарская литература держалась на плечах Соломона Бройде. Однако такой незаменимый для писательской братии человек, имел массу недоброжелателей. Всему виной его любовь к роскоши: курит дорогие сигары, квартира уставлена изысканной мебелью. Как итог людской зависти, весной 1929 года родился донос. Делом Бройде занялась Московская губернская прокуратура. Больших финансовых нарушений следователи не нашли. Прокурор Филиппов в частной беседе с Бройде заявил:
– Соломон Оскарович нужно жить скромнее, в этом случае вы не привлечёте внимания надзорных органов.
– Зачем мне такая жизнь нужна?! – воскликнул тот. Вот тогда-то прокурор Филиппов и произнёс латинское изречение о воле и разуме. По моим данным Соломон Оскарович до сих пор не изменил свой образ жизни.
Взять Петра Воздвиженского, на моё замечание о недопустимости нахождения изображения бывшей российской императрицы вместе с вождями нашего государства, он даже бровью не повёл. Хотя прекрасно осознавал, что я из этого факта могу «слепить» уголовное дело, которое потянет на пять лет лишения свободы. Я уверен, что Баронесса так и не удосужился снять портрет императрицы Александры Фёдоровны.
Прохвост Бройде и педераст Воздвиженский мне несимпатичны, однако их смелость достойна уважения. Не таким оказался Зенкевич. Услышав, что он подозревается в подготовке теракта, разревелся как баба, мигом растеряв свою спесь.
– О каком теракте вы говорите?! – всхлипывал он. – Я сам неоднократно успокаивал товарища Енукидзе, когда он в пьяном виде орал, что Коба уже не тот и не ценит своих друзей. Енукидзе при этом заявлял, что скоро со Сталиным будет покончено.
Я налил воды из графина, подал Зенкевичу:
– Николай Серафимович вы успокойтесь. Как говорит наш общий знакомый Баронесса, люди должны договариваться.
Я закрыл папку с протоколами допроса:
– Для полного взаимопонимания, ответьте искренне на вопрос, чем вызвано со стороны Енукидзе такое расположение к вам?
– Всему виной мои сексуальные предпочтения, – Зенкевич поставил пустой стакан на стол. Он вытер слёзы: – Товарищ Енукидзе дамский угодник. Он хочет быть уверенным, что любовницы не спят с его помощником, которого он часто посылает к ним.
– Кому нравится поп, а кому попадья, – вспомнилось мне не к месту. Спохватившись, посмотрел на Зенкевича: – Продолжайте, пожалуйста.
– Раньше Енукидзе со своим приятелем заместителем наркома иностранных дел товарищем Короханом всё больше балеринами увлекались, – тараторил Николай Серафимович. Он словно боялся, что я прерву его: – Балерины любили к ним ездить. Потому что товарищ Енукидзе с ними щедро расплачивался. Но в последнее время мой начальник стал отдавать предпочтение девочкам десяти – двенадцати лет. Я лично занимаюсь подбором кандидаток. Договариваюсь с родителями, которые ради получения квартиры или продвижения по службе соглашаются предоставить своих дочерей для утех товарища Енукидзе.
– Николай Серафимович, мне бы хотелось услышать эту историю как можно подробнее, с конкретными именами, – я достал чистый лист бумаги.
– А как же с моим делом?
– Всё зависит от полноты предоставленной вами информации.
– Вы мне гарантируете, что я не пострадаю из-за своей пьяной выходки в квартире Баронессы?
– Гарантирую, – кивнул я.
– Хорошо, – улыбнулся Зенкевич. – Две недели тому назад Енукидзе сказал мне, что ему нужно привлечь на свою сторону члена Политбюро Яна Карловича Рудзутака. У меня была на примете пятнадцатилетняя девочка, от которой в своё время отказался Енукидзе. Он заявил, что его не интересуют переростки. Девочку зовут Полина Иванова. Её отец работал инструктором в Бауманском райкоме партии. В своё время я ему намекал, что товарищ Енукидзе обеспечит его назначение вторым секретарём райкома. Иванов был не против, чтобы его дочь стала любовницей Авеля Сафроновича, но девочку не захотел Енукидзе. Теперь я её решил предоставить Рудзутаку. Собрались на квартире Енукидзе.
