Когда он постучал в дверь шестнадцатого номера, ему никто не ответил, и он стоял в нерешительности. Коллега уже зашёл в свой одиннадцатый, но через секунду выглянул и улыбнулся:
– Толкайте дверь, у Агнессы не заперто.
Курашвили толкнул дверь и переступил порог. В большой комнате было почти темно, слева спинкой к стене стояла широкая кровать с блестящими стальными шарами и рядом светила лампа на прикроватной тумбочке. Стены были затянуты шёлковыми оранжевыми обоями с вертикальными красными полосами и большими яркими цветами, оранжевыми на красном и красными на оранжевом. Не было шика, но было уютно от приглушённого света и ярких обоев. На кровати под шёлковым одеялом лежала молодая женщина с рыжими медными волосами по подушке, голыми плечами и голыми руками. Она посмотрела на Курашвили, отложила книгу, она её только что читала, и сняла очки.
– Входи, милый, входи! – сказала она и осталась лежать и смотреть, как Курашвили снимает шинель, расстёгивает китель…
Потом в какойто момент она села и сказала:
– Иди, милый, ко мне, дальше я сама. Меня зовут Агнесса.
Стало страшно, Агнесса видела стеснение гостя, но показала, что это лишнее, раздела его и уложила.
А потом было странно – со всеми желаниями доктора Курашвили Агнесса расправилась быстро и с улыбкой промолвила:
– Это вы все такие, которые с фронта, стремительные, но это ничего!
А вот дальше…
В одном белье и с блондинкой за талию, без стука вдруг ворвался коллега.
– Ну что, коллега? Как вы тут?
Курашвили хотел его выставить, но блондинка смеялась так заразительно, а коллега хохотал… Агнесса заметила нервное движение Курашвили и удержала его за локоть.
– Ничего! Они нам нисколько не помешают! – сказала она и с улыбкой стала наблюдать за тем, что вытворяет коллега, а тот стал представлять. Его блондинка, Козетта, буквально на секунду выскочила из комнаты и тут же вернулась; в её руках было огромное покрывало, и коллега стал в него заворачиваться и представлял себя то Гамлетом, то лордом Байроном, то Наполеоном. Всё какимито важными персонами он себя представлял, и иногда это было смешно. Курашвили успокоился и понял, что вот оно, настоящее весёлое времяпрепровождение. Значит, так и должно быть! А почему нет? Война далеко! На самом деле война была близко, и погромыхивало, германец стоял в трёх десятках верст, но здесь… как же она была далеко!
А блондинка неглиже подливала всем разведённый спирт с привкусом шоколада, и все выпивали, и смотрели представление, и смеялись, и блондинка приговаривала с акцентом: «Аллкохоллъ!»
Потом коллега стал декламировать, скорее всего своё, – экспромты, – потом вроде выдохся, уселся в кресло и закрыл глаза. Курашвили подумал, что представление кончилось, но Козетта замерла в ожидании, это было видно по тому, как она затихла и смотрела на visаvis, а visаvis стал медленно открывать глаза, увидел на стене часы и сощурился.
– И открытыми и закрытыми я гляжу на стрелки часов, представляется всё умозрительным… – Коллега поводил глазами по комнате, остановился на Козетте и закончил: – Когда сущность… – и он подмигнул Курашвили, – уже без трусов! Это у них, коллега, новомодное бельё такое, были панталоны с обо́рочками, запутаешься, а сейчас трусыы!
Козетта прыснула, но тут же изобразила из себя скромницу, она обнесла всех спиртом со вкусом шоколада, коллега поднялся, запахнулся полотнищем, стал похож на майора с картины Федотова «Сватовство майора», и с Козеттой под ручку они чинно вышли из комнаты Агнессы…
