Попытки внимательно проследить в памяти ход событий – это работа, и она сопряжена со многими неожиданными открытиями. Факт остается фактом: постоянный грохот, от которого некуда было деться, вызывал у меня куда более сильное смятение, чем присутствие Кэндзи. Тогда я боялась одиночества. Кэндзи был страшный тип, но за счет одного лишь воображения у меня создавалось реальное ощущение, что я живу.
Неожиданно наступила тишина. Отворилась дверь, и в комнату просочилась полоска света. Кэндзи вернулся с работы. Вместе с ним в комнату проник резкий запах наперченной лапши. Он включил электричество; я отвыкла от яркого света и старалась вернуться в окружавшую меня реальность. Кэндзи высоко поднял поднос, который был у него в руках.
– Миттян! Я тебе поесть принес. Проголодалась, наверное.
Для Кэндзи я что-то вроде домашней кошки, которую нужно вовремя накормить. С кошками так люди сюсюкают.
– Просыпайся.
Ничего не говоря, я оперлась на локоть, подняла голову и медленно встала с кровати. Есть совершенно не хотелось. Кэндзи поставил поднос на стол и взглянул на чайник.
– Пила?
– Д-да. – Кивнув, я сглотнула слюну и попросила: – Дайте еще.
Я стала пить прямо из носика, громко глотая. Вода оказалась невкусная, отдавала ржавчиной – видно, простояла в чайнике неизвестно сколько, но я никак не могла напиться. Все-таки девятнадцать часов ни капли во рту не было. Пить захотелось еще в балетном классе, когда кончились занятия, – отопление в помещении врубали на полную. Из глаз вдруг брызнули слезы. Я подумала, что спокойной жизни, которая у меня была до сих пор, больше не будет. Так и получилось. После того, как меня освободили, вернуться к прежнему я так и не сумела. Кэндзи, увидев эти слезы, непонимающе посмотрел на меня.
– Что с тобой, Миттян? О доме думаешь?
– Угу.
– Забудь. Да поскорее. – Кэндзи легонько коснулся моей головы. – На-ка, съешь лучше половину.
Кэндзи, видно, здорово проголодался – его рот был полон слюны. Он указал на поднос с едой, на котором стояла миска с удоном. Длинная толстая лапша, залитая бурым бульоном, вылезала через край. Блюдо было украшено ломтиком рыбного рулета и нарезанным луком-пореем. Плюс два маленьких о-нигири – рисовых колобка, завернутых в лилового цвета нори[5], несколько ломтиков золотистой маринованной редьки. И один мандарин. Зажав палочки в кулаке, как это делают малые дети, Кэндзи переложил часть лапши на тарелку. Я нехотя втянула в себя разварившийся удон. Есть совершенно не хотелось.
– Нам всегда хозяйка готовит.
– Хозяйка – это кто?
– Жена нашего хозяина.
– А еще кто-нибудь у вас работает?
Мне хотелось узнать, чьи шаги я слышала утром.
Самозабвенно всасывая в себя удон, Кэндзи ответил безразлично:
– Работает. Ятабэ-сан. Он старший.
Меня не оставляла мысль, что этот Ятабэ тоже живет на втором этаже. И если когда-нибудь кто-то придет ко мне на помощь – это будет он. Кэндзи один съел рисовые колобки, мне даже не предложил.
– Мандарин тебе, Миттян. Дарю.
Я перевела взгляд на мандарин, который он сунул мне в руку. Только неделю назад я в первый раз попробовала мандарины нового урожая, которые мать принесла из магазина. Снова навернулись слезы, но я стерпела и проглотила соленую водичку. Вот съем мандарин, кончится обед и опять загрохочет. Что ж мне тут вечно одной сидеть?
– Дяденька, отпустите меня! – взмолилась я.
– Молчи! А то я не знаю чего сделаю.
